Как-то раз с одним придурком из этой своры мы грабанули заправку. Вдребезги разбили голову кассиру, взяли бабло, прихватили жратвы в магазине, вышли, и в этот момент… Из сортира вышел охранник, посмотрел нам в след, взял дробовик, и… Голова моего напарника-придурка оказалась вопреки ожиданиям не пустым орехом! Мозги у него всё-таки были! Вот они-то и поднялись в небо четвертоиюльским салютом. А пуля на излете сбила вентиль баллона с пропаном… Вспышка. Интересное чувство – ты бежишь, потом летишь, а мышцы, сокращаясь, натягивают обгорающую кожу, и ты слышишь, как она хрустит, а потом лопается: шпок-пок-пок…
Пару дней я отлеживался на пустыре – там, куда выбрасывают отбросы люди, живущие чуть ниже отбросов. Картонные домики бомжей на свалке за заводом, за ними пустырь – место бесконечно ужаснее свалки. Но я жопой чуял, что чужие там меня не найдут, а местные – не тронут. Обгоревшая кожа на половине спины и задницы загноилась, начала вонять, я едва мог ходить, а потом сил не стало, даже чтоб встать. К запаху отбросов и гноя примешался еще один запах – мучительной смерти. И вот одной дождливой ночью, шатаясь, опершись на обломок хоккейной клюшки, я поднялся-таки и побрел на запах дыма и звуки хип-хопа, не обещавшие ничего хорошего лысому молодчику вроде меня. Но это «ничего хорошего» казалось мне лучше, чем гнить живьем.
Бочки с горящим мусором, пара навесов из грязного полиэтилена и рубероида, под одним из них – археологической древности Кадиллак, двери открыты, мотора не слышно за вырывающимися из хриплых колонок битами и скрэтчами. Черные стояли в несколько кругов, в центр самого большого вышел тощий, очень высокий негр, пожилой, один из немногих, не похожих на бомжей.
Я проталкивался к нему. Не помню, о чем я думал и чего хотел. Наверное, задушить его, снять золотую цепь с шеи и уйти живым. Кажется, я даже не ставил под сомнение шансы этого мероприятия на успех. Видимо, мозг мой сгнил чуть раньше спины. Дождь, пахнувший соляркой, импровизированный капюшон из тряпки на моем лысом черепе, грязь и тусклый свет костров спасли меня от быстрой и незаметной смерти на подходе к кругу. Длинный начал вяло что-то рифмовать под ритм, люди в кругу хлопали, старик явно только разогревал рифмопроизводственные мощности, когда – молния – и… я до сих пор помню его взгляд, поймавший в то мгновение единственные серые глаза в толпе, мои глаза… и из него пошел нещадный, секущий ливень слов, каждая капля которого била меня в грудь. В сердце? В душу? Хоть убейте, не помню, что он пел. Едва-едва припоминаю, примерно о чем.