– объезжать молодых коней. Для Николая Гриня всегда был готовым, взрослым человеком.
Разговаривая, они обычно сидели на лиственничных бревнах в ограде Бояркиных и
щелкали семечки.
– Как-то у тебя все несерьезно, – сказал однажды Гриня, выслушав новые мечтания о
летном училище, – все как в сказке.
– Почему это несерьезно? – обиженно спросил Бояркин.
– Не знаю. Мне не объяснить.
– А ты попробуй.
– Ладно, как-нибудь попробую, – посулил Гриня.
И однажды он попробовал.
…Было лето. Жара в тот день началась почти с самого восхода, и полдень был таким
ярким, словно само солнце яичным желтком вытекло на бедную землю. Жарой, кажется,
были ошеломлены не только люди и животные, но и все неживое: потрескавшиеся доски
крыш и заборов, хрусткие плетни, бревна, истекающие чистой, невысыхающей смолой.
Стояло такое ленивое спокойствие, что даже дорожной пыли – горячей и мелкой, как
мельничный бус, не хотелось взлетать из-под сандалий. Вода в Шунде была теплее парного
молока. Николай сидел в речке до тех пор, пока в голове не стало муторно, как после качелей,
но пока шел до дому, загорелая кожа покрылась беловатым налетом, и захотелось снова
залезть в воду.
Мать с самого утра закрыла ставни, и в избе было прохладно. Николай слазил в
подполье, напился молока прямо из мокрой трехлитровой банки, отдув сливки в сторону, и
улегся потом горевшей спиной на прохладный пол. Сквозь ставни проникал острый
солнечный лучик, в котором висели редкие светящиеся пылинки, но даже их свечения
хватало для освещения всей комнаты. Николай задремал.
Очнулся он от тычка в бок, открыл глаза и увидел облупленный Гринин нос,
почувствовал жар, принесенный его телом.
– Поехали к деду Афоне на пасеку, меду поедим, – предложил Гриня.
Николай никогда не бывал на пасеке, и ему было заманчиво туда попасть. Да и Гринин
дед, прихрамывающий, добрый, с белой бородой, очень ему нравился. Николай согласился
сразу же, но на улице Гриня объявил, что ехать предстоит верхом на лошадях, без седел.
Около отцовского трактора Николай еще вертелся, подавая ключи, а с лошадьми дела не
имел. Но отказываться было поздно.
Село стояло на небольшом пригорке. Ребята спустились в широкий, звенящий
кузнечиками луг, где собирались строить дома. Далеко, у крутого изгиба реки паслись две
лошади. Сквозь струящиеся испарения они были видны, как сквозь бутылочный осколок.