Раньше у нас не было замполита, и на политзанятиях мы читали этого "Бима" вслух. Именно
на политзанятиях, потому что я не верю и никогда не верил в лекции, где только "ура!" да
"'ура!". А пользу хорошего чтения я знаю с детства, еще с тех пор, как мне самому мать
читала о Томе Сойере по несколько страничек в день. Не знаю, остается ли у вас в душе что-
нибудь после теперешних занятий, но у нас на корабле нарушений дисциплины не было и
раньше. Возьми почитай… Если хорошо прочитаешь, то обязательно поймешь, как надо
любить зверей, природу, жизнь и как можно стать человеком.
Говорили они еще долго. Командир рассказывал и с удовольствием показывал письма
от ребят, которые уже давно отслужили, но пишут ему. Рассказывал, что всю жизнь мечтает о
саде, и, уйдя через полтора года на пенсию, купит дачу, заимеет собаку, станет разводить
ягоду, в том числе обязательно облепиху. Командир разрешил Бояркину во время стоянок в
базе брать у вестового ключ от каюты и читать все, что собрано в отдельные подшивки о
собаках, кошках, лошадях, редких растениях, целебных травах.
– Ну что, Николай? – сказал командир, взглянув на появившегося в ходовой рубке
старшину, – конец твоей службе? Поздравляю…
– Еще двадцать четыре часа, товарищ командир.
– Нет, уже сегодня все. Завтра только формальности – речи, поздравления, грамоты,
может быть, значки какие-нибудь памятные… В общем – поздравляю.
Впервые за всю службу Бояркин плескался в душе поспешно. Куда спешил – и сам не
понимал. Придя в каюту, еще раз перебрал в чемодане давно приготовленные вещи. Закрыл
замок-молнию и минут пять сидел, глядя на тусклый матовый плафон, пытаясь ощутить
расслабленность и покой, как бывало после душа, но волнение не унималось. Николай
поднялся в столовую и сел перед телевизором. Смотрели концерт. Собрались в основном все
дембеля: тонкий, курносый корабельный электрик Пермяков, гидроакустик Трунин, комендор
Решетень, кок Хуторкин. Пермяков и Хуторкин лениво курили, стряхивая пепел в
консервную банку.
– И чего это мы все ими восхищаемся, – вдруг удивленно проговорил Пермяков, глядя
на певицу в телевизоре, – а у них ведь тоже все обыкновенное. Посмотрите отдельно на
глаза, на нос, на уши… Вон на уши…
– Уши как уши, – ответил Трунин, не понимая, что имеет в виду Пермяков.
– Вот я и говорю, что все обыкновенное. Мы их тут вознесли, а у них почти все такое