Владимир Кунин
Сошедшие с небес
Ах, эти черные глаза меня пленили!
Их позабыть никак нельзя – они горят передо мной...
Ах, эти черные глаза... Кто вас полюбит,
Тот потеряет навсегда и сердце, и покой...
– лилось с заезженной старой пластинки...
Темнота населена неясными приглушенными звуками. И среди них – шепот – торопливый, срывающийся, лихорадочный, словно горячечный бред:
– Я люблю тебя... Боже мой, как я люблю тебя!
– И я... И я тебя люблю, солнышко мое...
– Тише, родненький... Тише, миленький... Тише, Сереженька.
– Пускай... Чего теперь бояться?
– Господи! Ну почему так поздно? Где же ты раньше был?
– Я всегда был с тобой, Машенька. Ты просто не знала об этом. И я не знал...
– Я люблю тебя... Я так тебя люблю!..
Откуда-то стал возникать слабый желтый свет. Он выхватывал из кромешной тьмы уродливые каменные стены, стонущих раненых – они лежали по углам узкой пещеры, прорубленной в нагромождении скальных пород.
Кто-то нес керосиновый фонарь, негромко выкрикивал:
– Санинструктор! Санинструктор! Маша! Где ты? Там у Тенякова опять кровотечение. Ты где, Маша?..
– Пить... Пить... Пить... – стонут из всех темных углов.
Белеют бинты в слабеньком свете керосинового фонаря.
– Маша!
– Иду!
Маше восемнадцать лет. Она худенькая, грязная и оборванная. Поднялась с колен, подхватила санитарную сумку, погладила по лицу лежащего двадцатилетнего младшего лейтенанта:
– Полежи, Серёженька. Я скоро вернусь. Полежи, любимый...
Сережа – летчик. Это видно по погонам истерзанной гимнастерки. На нем брюки с одной штаниной. Нога, на которой нет штанины, замотана грязными бинтами с заскорузлыми пятнами засохшей крови. Под боком лежит немецкий автомат «шмайссер».
Оружие здесь лежит возле каждого раненого. Все полуголые – жара, душно, пот заливает лицо, разъедает глаза.
– Пить... Пить... Пить...
И словно убаюкивая лежащих, откуда-то плывет довоенное, сладкое:
... Был день осенний, и листья грустно опадали,
В последних астрах печаль хрустальная жила,
Слезы ты безутешно проливала – ты не любила,
И со мной прощалась ты...
На полуслове оборвалось танго, и чей-то вкрадчивый женский голос со слабым немецким акцентом и характерной радиохрипотцой сказал:
– Германское командование обращается к вам с благородным гуманным предложением: вы должны выйти из подземелья и сдаться. За это вам гарантируют жизнь и свободу...
