Даже если у
тебя есть собственное солнце, это вовсе не значит, что своей жизни
ты тоже хозяин.
У меня есть
солнце. У меня есть целый мир – голубое светило сияет над океаном
текучего серебра, что омывает пустынный берег. Ночью на небе нет ни
одной звезды, и никаких лун тоже нет. Кромешная темнота. И я её
единоличный владелец.
Спорный
вопрос – можно ли назвать жизнью существование, в котором тебе
подвластно всё. Ещё более спорный – владею ли я миром, который
создал, или это мир владеет мной, поскольку дарует мне абсолютную
власть. Начнёшь разбираться и запутаешься, придя к извечному
вопросу: что было раньше, курица или яйцо?
Правильного
ответа, конечно, нет, и быть не может. Я в той же мере всемогущ,
как и беспомощен. Раб всего на свете. Король пустоты.
Прежний я
умер бы тут со скуки. Когда живёшь в мире, который принадлежит
другим, тебе кажется, что у тебя ничего нет. В действительности у
тебя есть ты сам, и это самая значимая собственность, которой
нынешний я лишён. Но тогда меня, разумеется, беспокоило что угодно,
только не это.
Все мы
начинаем с того, что ничего не имеем, и тут я не выделился. А вот в
остальном…
Первое моё
воспоминание не связано с тёплыми материнскими руками, или с чего
там у всех обычно начинается отсчёт. Первое, что помню я – ураган.
Вой, грохот, вспышки света, хруст, тонкое дребезжание – всё
смешивалось в кашу из звуков и образов, на которую я не обращал ну
совсем никакого внимания.
Я смотрел на
звезду, зажатую меж ладоней. Её свет обволакивал меня мягким
коконом, становился всё ярче, но не вредил глазам. Наоборот, я
вглядывался в звезду всё пристальнее, и ураган, беснующийся за
тонкими стенками моего крохотного мирка, медленно утихал, мерк
перед безупречной чистотой луча. Уже в полной, непробиваемой тишине
свет ворвался в мои глазницы и в считанные мгновения затопил
изнутри.
Может, это
было вовсе и не моё воспоминание – в нём наглухо отсутствуют
эмоции, словно я смотрел чужими глазами. Но как-то же оно оказалось
у меня в голове?
Так или
иначе, после этого начинается настоящая память. Сейчас я могу
говорить об этом отчуждённо, но вообще-то началось всё с жуткой
боли. Всепоглощающей. Будто мне сломали все кости, а потом извлекли
их и заменили новыми. Ослеплённый и оглушённый ею, я бежал куда-то,
падал, выл и почти ничего не соображал. Кажется, даже рыдал. Вот
таким незатейливым способом жизнь с самого начала дала мне понять,
что прогулка предстоит не из приятных.
