Пастух Чобан-Коркуд был, пожалуй, самым бедным во всем кочевье Бала-Ишем. Его хижина состояла из нескольких камышовых циновок, подпертых кольями, и все свое имущество – продранный войлок, на котором он спал и совершал священные молитвы, и старый железный кумган без крышки, служивший и для варки, и для омовения, и ободранная шуба из облезлого козла, и длинный посох с загнутым концом, – все это он мог за один раз легко унести с собой. А весь его скот – гордость и богатство кочевника – состоял из большой лохматой собаки, белой, с красными угрюмыми глазами, которая покорно плелась за ним, куда бы, по обязанности пастуха, Чобан-Коркуд ни переходил.
Много лет он пас овец и ягнят во всякое время года, являясь на ночевку из одной юрты в другую, где его кормили. А старый пес его Акбай равнодушно и гордо следовал за ним, и все собаки узнавали его: обнюхавшись, они расходились без обычной драки. Когда же неопытные щенки пробовали задеть его, то разъяренный Акбай давал им поучительную трепку и спокойно, виляя хвостом, возвращался к ногам хозяина.
И с Чобан-Коркудом произошло необычайное дело. Однажды он лег на свой войлок возле входа в старый шалаш и лежал без движенья на боку, подпирая седую голову костлявым, огрубевшим кулаком. Все из кочевья приходили смотреть на Чобан-Коркуда и говорили, что в старого пастуха вселился безумный джинн. А Чобан-Коркуд отвечал, что он и мог бы продолжать свою обычную работу, но он не будет больше пасти овец:
– Пусть это делают более молодые пастухи. Я же буду смотреть днем на плывущие облака, а ночью – на сверкающие слезами звезды, на дорогу вечности (Млечный Путь) и на улыбку месяца…
Кочевники предложили старому Чобану увеличить вдвое назначенную ему оплату – не две, а четыре овцы в год и даже пять… Но он от всего твердо отказывался, и кочевники уходили прочь, удивленно покачивая головами.
