Читать Бег Сальвадора - Олег Нагорнов

В словосочетании «сумасшедшая дура», которым нередко клеймили меня, нет никакого смысла. Когда-нибудь я расскажу об этом подробнее, сейчас же ограничусь кратким изложением своей жизненной позиции, побочным эффектом которой стал столь нелестный эпитет. Я действительно «сошла с ума» – отошла в сторонку от железной дороги «всеобщего разумного движения вперед». Мне интереснее идти собственной тропинкой. Люди, выглядывающие из спальных или купейных вагонов, заметив меня, обычно кричат что-нибудь обидное. Пассажиры плацкарта смотрят с сочувствием. Со временем я научилась не слышать первых и не замечать вторых. Поэтому меня не очень волнует гражданская позиция машинистов и текущее вероисповедание состава. Плевать на летящие из окон жестяные банки из-под пива. Как-то меня даже попытались затащить в поезд, но я отбилась. Нельзя сказать, что нам не по пути, но я завершу свое маленькое путешествие на своей тропинке, в своем лесу. С колючими ветками, солнечными полянами, и редкими попутчиками. А сейчас я показываю монитору язык и иду спать.

В детстве я молилась перламутровой бабушкиной пуговице. Я была хорошей девочкой, настоящей пионеркой, и активно занималась спортом. Хорошо училась. И к всеобщему «неверию в бога» относилась абсолютно спокойно, чему способствовало воспитание в семье атеистов. Но по ночам, когда никто не мог мне помешать, я открывала ящик белорусского серванта, где хранила всякую драгоценную мелочь, и доставала свою маленькую икону. С пуговицей на ладошке я подходила к окну, открывала штору, и просила, обращаясь к звездам. Я просила бессмертия для бабушки, мамы и брата. Может быть, что-то еще, но запомнилась мне только эта «молитва», по форме скорее напоминающая мантру. Перламутровая пуговица была моим главным сокровищем. Я не стыдилась этого, но молчала в тряпочку. Это была моя пуговица. И только моя. Я родилась со своей верой в душе, бесформенной и бесконечной, а маленький фетиш помогал мне концентрировать и не терять ее. Я никогда не забуду блаженства, абсолютной уверенности, и материнского тепла, спускающегося ко мне с небес. Такое счастье может подарить только услышанная там молитва. Меня слышали, мне отвечали. Тогда мы были бессмертны.

Я не помню, когда потеряла пуговицу. Уж не выкинула ли я ее? Или она сама растворилась среди записочек, помады и сигарет, поселившихся в том же ящике. Перламутровая икона исчезла, когда про нее забыли. Бабушка умерла, когда мне исполнилось семнадцать. На похороны я пришла со своим мальчиком, которого язык не поворачивается назвать первым мужчиной. Шла спокойно, отдать долг. Бабушка болела. Все были готовы. За два пролета до квартиры ноги подкосились. Пуговичка ушла вместе с молитвами и гарантиями, дарованными мне звездами. Осознание преступления пришло вместе с наказанием. Бабушка лежала холодная и неузнаваемая. И ни разу не взглянула на любимую внучку.