Дверь цвета слоновой кости спела деревянным голосом, лениво повернувшись на петлях.
– Что ж такое опять? – спросил Валентин Юрьевич и взялся за литую ручку.
– Недели не прошло, – брюзжал он, слушая дверной скрип.
Квартира номер четыре старчески зевнула, показала коридорное горло.
– В прошлую пятницу тебя стесал, – напомнил Валентин Юрьевич стёсанному чуть не до палубных досок пола порожку. Весь в зарубках, ни дать ни взять – календарь Робинзона.
Валентин Юрьевич осмотрел дёсна дверного зева: «Опять?..» – и убедился, что был прав. Снова перекосило коробку. Тогда он, не слушая скрипучие причитания, прихлопнул дверь, налёг плечом, вонзил с вывертом ключ, вытащил. На ходу бросил через плечо:
– Дождёшься, когда-нибудь я тебя уволю вчистую. Выставлю за дверь.
Посмеялся – не так-то просто выставить дверь за дверь! – спустился, выскочил на нижнюю веранду, – не проще, чем выгнать из дому дом! – оглядел по-соседски двери нижних квартир – вторая… третья… пятая…
– О, где же ты, Резиновая Зина? – шепнул он цифре «пять» на медной бляшке, вбитой в дерматиновую стёганку. Пожалел, что никогда больше не услышит из-за приоткрытой двери обычное: «На службу, Юрочка?» Беспамятная Резиновая Зина вечно путала сына с отцом. Подумал: «Никогда», – резво скатился по короткой лесенке нижней веранды, свернул возле крыльца шестой квартиры (вельзевулово логово!) на асфальтовую, треснувшую вдоль стены дорожку. Прочь со двора, за уго…
– О!
Чуть не ухнул в бездну. Что за новости? Там, где вчера ещё торчал строительный забор, где приходилось тискаться меж корявыми ребристыми листами и стеною, зияла пустота. Пропасть, обрыв. В него, вертясь и ныряя, валились вялые листья – сорил янтарём ясень. Валентин пал на четвереньки, подобрался к самому краю и заглянул в ямину. «Метра четыре, не перепрыгнуть, – подумал он. – Да и к чему прыгать?» Бесполезно. Широкая, ровная траншея шириною четыре метра уходила вправо за угол дома, куда заглянуть не хватило духу, и влево – впритирку к зеркальной скале новостроя. За траншеей островок земли, усыпанный кирпичным крошевом – останками дома номер восемь по Девичьей улице, – но именно что островок, усеянный строительным мусором прямоугольник в окружении рвов. Валентин Юрьевич вгляделся в темень расселины, – жуть, дна не видать, голова кружится! – в чёрноте ему померещилось бурление, будто кипела смола, потом, когда привыкли глаза, он различил багровые сполохи, словно бы на дне разреза тлели угли. Не кое-как под слоем золы, а ровными рядами – как ёлочные гирлянды или нанодиодные росчерки. Такие с недавних пор повадились лепить повсюду рекламисты, обозначая контуры воздушных замков – будущих новостроев. «Ага, вот это что!» – сообразил Валентин Юрьевич и отполз от края, чтобы не сорваться. Мысль его, оттолкнувшись от воздушных замков, получила верное направление. Не рекламисты, а строители. Не видел никогда вживую, как растёт бактобетонная коробка, но догадался – это она. Сполохи внизу – огоньки СВЧ-активаторов, а бурление… «Страшно представить, что было бы, попади я туда. Силикофаги, знаете ли… Шею бы свернул, вот что. А дальше – какая разница? Переварили бы меня и отгрохали многоквартирный памятник. Нерукотворный». Разыгравшееся воображение вмиг нарисовало, как лезет из земли замешенный на крови, печёнках и селезёнках шестидесятиэтажный монумент – десять этажей под, остальные над – вздымается фаллическим символом новой жизни.
