Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано…
С таких многообещающих нот началось мое знакомство с Вильсоном Гринфилдом, известным в Америке литературным критиком. Годы назад В. Гринфилд разыскал меня в Париже, чтобы поговорить о Джоне Хэддле, моем покойном друге. Дома, в Бостоне, американец работал над биографией своего прославившегося соотечественника и не мог обойтись без личных свидетельств о жизни и творчестве Хэддла. Это и побудило критика разыскивать сегодня его вчерашних друзей и знакомых.
Биограф задумал почти невозможное: он вознамерился написать правдивый текст, который отражал бы жизнь человека во всей ее полноте, со всеми ее противоречиями, без льстивых конформистских упрощений, и при этом не вызвал бы обид у родни писателя, которой трудно бывает угодить, не обманул бы ожиданий почитателей, единомышленников всех мастей. Они-то первыми поддерживали проект биографа, всячески поощряли его.
По телефону Гринфилд уверял меня, что добросовестность не позволяет ему обойти стороной некоторые «деликатные факты». Раз уж упор в монографии делается, мол, на сравнительный анализ художественного вымысла автора с реальными фактами из его жизни, излагать предстоит «всё как есть». Именно в этом я и мог ему помочь, за этим он ко мне и обратился.
Подход не отличался оригинальностью, но наверное был всё же оптимальным. О сложных вещах лучше говорить просто…
Своей просьбой американец ставил меня в затруднительное положение. На первый взгляд обращение выглядело безобидным и вроде бы не подразумевало под собой ничего из рук вон выходящего. Однако мне пришлось задуматься о старом. Мои отношения с Джоном Хэддлом никогда не были простыми. Между нами часто возникали разногласия, о которых трудно было бы рассказывать чужому человеку. За годы случилось много такого, что оставалось для меня дилеммой и по сей день. Должен ли я делиться подробностями многолетних отношений с другом? Нужно ли это делать вообще?
Знакомство с Гринфилдом выглядело каким-то нелепым, шапочным. Единственной гарантией американца, на которую он и уповал, была Анна Хэддл, вдова Джона Хэддла. Гринфилд не переставал на нее ссылаться. Уже поэтому я не мог отнестись к просьбе без внимания. Но как-то не верилось в искренность самой затеи. Деловая хватка критика, его полная уверенность, что одна его фамилия и рекомендации – залог успеха, наивная убежденность, говорившая о некоторой подслеповатости, что бывшие друзья Джона должны принимать на ура возможность рассказать о нем что-нибудь невероятное или просто попозировать рядом с памятником знаменитого друга, установленным на его могиле, – именно так это и выглядело со стороны, – всё это не могло не вызывать вопросов.
