Все хотят быть услышанными, но никто не хочет слушать.
Анхель де Куатье
– Суд приговорил…
Она ничего больше не слышала. Зажала уши, зажмурила глаза. Она до сих пор не могла поверить, что все это происходит с ней, а человек за решеткой на скамье подсудимых – ее муж. Любимый Витя, с которым они счастливо прожили в браке семь лет.
Ее толкнули в бок – мама. Она открыла глаза и увидела, как дрожат губы матери. Та комкала в руке платок и подносила его к глазам.
– Сколько? – хрипло прошептала она, заметив, что судья уже скрывается за дверью.
– Семь, – всхлипнула мама.
Не в силах осознать, много это или мало, она перевела взгляд туда, где полицейский уже застегивал наручники на запястьях мужа.
Виктор спокойно встал и вышел, даже не обернувшись.
Он ее не простил.
Лена Крошина открыла глаза и несколько минут бессмысленно смотрела в потолок. «Завидую людям, в жизни которых нет будильников, начальников и понедельников». Она с ужасом представила, как сейчас будет выбираться из-под одеяла. Отопление давно отключили, а природа вдруг решила пошутить и отреагировала на это пронизывающим ветром, минусовой температурой и даже снегопадом, внезапно завалившим весь город белыми сугробами так, что было ощущение вернувшейся зимы. И это – в мае.
– Зря я все-таки убрала теплые вещи, – пробормотала Лена, с опаской вытаскивая из-под одеяла ногу и нашаривая тапочки.
Кутаясь на ходу в теплый банный халат, она прошла в кухню и включила плиту, надеясь, что, пока варится кофе, в помещении станет хоть немного теплее. Даже сока ей сегодня не хотелось, хотя она уже давно привыкла начинать день со стакана свежевыжатого напитка. Но сама мысль о том, что придется открыть холодильник и вынуть оттуда холодные яблоки и груши, сейчас казалась мучительной.
– Какого черта я вообще их вчера в холодильник засунула? – пробурчала Лена, наблюдая за медленно поднимающейся над джезвой коричневой пенкой. – Какого черта я вообще делаю все не так, как нормальные люди, а?
Под «нормальными людьми» следователь Елена Денисовна Крошина понимала всех, кто умел организовать свой быт таким образом, чтобы столь банальная вещь, как завтрак, не вызывала приступов злости и раздражения. Ей никак не давалось это простое искусство, и во многом, видимо, потому, что Лена слишком поздно стала жить самостоятельно. Дожив до тридцати пяти лет, она наконец-то решилась уйти из родительского дома и начать собственную жизнь, и это оказалось весьма непросто, особенно когда прошла эйфория первых недель.
