Её больше нет.
Пора разбирать шкафы. Нужно найти какие-то документы.
– Да где же это чертово свидетельство? – сдернула с полки первую попавшуюся коробку, шкаф был полностью забит этими картонками с подписями о чем-то неясном и неизвестном. Сняла крышку, а там – желтые треугольнички-письма, как в кино про войну. Много, на каждом штамп «проверенно цензурой». Это же надо уметь так их сложить. Все адресованы ей, старалась не говорить «бабушке». Какая там бабушка в 45-м?! Это же ей от силы 17–18, меньше, чем мне сейчас. На конверте красивым почерком – Москва, Солянка, д. 1, кв.178, Арест-Якубович Э.
Кто ей с фронта писал? Папа ее не воевал, братец младший в те годы был совсем еще малышом. С мужем она познакомилась лишь в институте, а тут, получается, школьница. Хотя нет, вот и послевоенные письма, уже в обычных конвертах, 46 год, 47… Это она уже студентка.
Мелкий почерк, хоть с лупой читай. Письма из военного морского института. И подпись – «В. Вульф». Он в конце письма то «жмет руку», то «обнимает», то «целует». Письма на пяти страницах, еще и на полях приписки. «Пиши обо всем, что видела, что слышала, что чувствовала, о важном и о безделицах. Мне нравится твое живое восприятие, хотя хочу побранить тебя за пока не очень решительные мнения».
Бабушка любила рассказывать о детстве, и казалось, что ты знаком со всеми ее многочисленными родственниками, соседями по квартире на Солянке, друзьями семьи, их женами и мужьями, детьми, друзьями друзей, коих уже и нет. Но они есть в твоей жизни через бабушкины рассказы. Они кружили по ее ныне однокомнатной квартире, проявляясь на старых коричневых фотографиях. Еще давным-давно они заселили Москву во время наших совместных прогулок:
– Вот тут жила моя прабабушка. Когда меня приводили, ей было сто лет, а мне четыре, она сидела в кресле, давала мне конфету. У нее было пианино.
– Но тут же министерство сельского хозяйства. – сомневалась я.
– Оно построено в 20-е. Меня приводили году в 32, или в 33-м.
– А тогда последний этаж был жилым, – у нее на все был ответ:
– А вот тут жил Эрик с родителями, – указывала она на Дом на набережной, – Наш папа был дружен с его отцом, у них была громадная квартира, а у Эрика был педальный детский автомобиль, редкость в те годы, мы на нем катались. А когда я заболела ветрянкой, мама с Алькой жили у них. На самом деле они были Фридманы, но переделали фамилию в Манфрид. Им казалось, что так лучше.
