Как мы
въезжали в столицу, я не запомнил. Красочно описанная Лёхой система
кордонов и пропуск в защищенное от порталов сердце королевства
прошли мимо меня.
Потому что
я был не в том состоянии, чтобы как-то вообще реагировать на
внешние раздражители.
Сначала
все шло, как надо. Или, по крайней мере, предсказуемо. Азра ни в
какую не соглашался принять нового члена в состав нашей школы,
Лидия с Киром одновременно впали в транс, чтобы переубедить его от
лица Оракула, девушки-трактирщицы одна за другой хлопнулись в
обморок — в общем, ничего особенного.
Потом мы
вызвали Диса, и все вместе двинулись прочь из Шутихи. Я не стал
садиться на своего многострадального Буцефала, а шел рядом,
перекладывая в голове жгучие мысли о мести, фигурках, продолжении
рода беспощадного Сета и освобождении девчонок-кентавров, чья
судьба меня очень беспокоила. Ясное дело, я не мог просто отпереть
дверь их загона — мол, бегите, куда хотите. Быть наполовину лошадью
— это совсем не то же самое, что спрятать кошачий хвост под юбкой.
Такое не спрячешь. Значит, их право на свободу нужно заполучить
официально. Как это сделать, я пока не представлял.
Последнее,
что осталось в моей памяти от всего путешествия — это торжественная
процессия, встретившаяся нам на пути. Седобородые жрецы в белых
одеяниях, юные девы в светло-зеленых платьях с венками из розовых
цветов на головах. И массивные золоченые носилки, на которых
восседал кто-то явно не от мира сего.
Дальше в
глазах у меня потемнело, дыхание перехватило — и я на глазах
охнувших прохожих выстелился на мостовой.
Так что в
Солнечногорск меня привез на своей спине Та’ки. По крайней мере,
так мне сказал Графыч, когда я очухался в своей постели уже в
столице.
Небольшую
уютную комнату тускло освещала пузатая масляная лампа, занавески
плавно вздыхали от свежего воздуха из раскрытого окна. С улицы
одуряюще сладко пахло цветущими липами, сиренью и еще чем-то пряным
и горьким, будто на дворе стоял сумасшедший май.
А Эрик,
сидя на стуле возле моей кровати, приглушенным монотонным голосом
рассказывал мне, как сказку, что нас встречали с цветами и
гирляндами, а какая-то дама, приняв меня за перебравшего пьяницу,
со смехом назвала нас с Та’ки «живым символом своей
школы».
— И что?
Это тоже было смешно? — с трудом ворочая пересохшим языком во рту,
проговорил я. — Как фигурки?
