– Оленька, закрой, пожалуйста, окно, очень дует.
– Бабушка, ну что ты вечно мёрзнешь? Весна же, – с нескрываемым наслаждением произнесла хорошенькая девушка лет восемнадцати. – Что может быть лучше весны?
Элегантная дама, сидящая в кресле напротив внучки, с горечью усмехнулась.
– Помню себя в твоём возрасте. Я так же восхищалась миром, алкала счастья, не верила ни во что плохое. И что в итоге вышло… – она опустила морщинистые веки, под которыми явственно светились сиреневые жилки.
Оля, или, скорее, Ольга, потому что так бабушке казалось звучнее, поджала свой небольшой рот и не слишком печально вздохнула. Так она поступала всегда, когда её бабушка, Елена Аркадьевна Грушевская, начинала грустить. И, хоть они жили в Германии, процветающей стране, раз за разом восстающей из пепла подобно Фениксу, тень тоски по родине неизменно омрачала даже самые светлые дни. Это чувствовала и Ольга, никогда не бывавшая в России, но поневоле поддающаяся царящему в доме преклонению перед днями давно минувшими. Так случается порой: слушая тягучие, исполненные настоящих чувств рассказы близких о прошлом, мы, если обладаем воображением, создаём в мечтах мир их юности. И всегда он кажется прекраснее, поэтичнее и живее, чем наш собственный. Люди редко удовлетворены действительностью – они или грезят о будущем, надеясь исправить что-то, либо идеализируют прошлое, в котором им уже не суждено оказаться. Оттого оно и притягательнее. Это, должно быть, и есть ностальгия.
– Это ты о революции? – тихо спросила Ольга, обняв пожилую даму за плечи.
– И о ней тоже, – ответила та без нотки трагизма в голосе.
– Бабушка, – неуверенно начала Оля, заглядывая в красивое кода-то, да и сейчас ещё не лишенное отпечатка истинной привлекательности лицо своей собеседницы, – вечером так приятно слушать басни о былом, – она блаженно зажмурила темно – серые с желтыми крапинками в радужке глаза. – Ты как? Расскажешь?
Елена Аркадьевна встала с кресла и подошла к шипящему от ветра окну. Невесомые шторы на нём плясали удивительный танец, дразня. За несколько десятков лет не чужбине Елена так и не привыкла к нравам иностранцев. «Это они сейчас всё на лету схватывают, а мы устарели, ничего не можем, только хандрим», – подумала она, а вслух сказала:
