Читать Ласковое солнце, нежный бриз (сборник) - Анна и Сергей Литвиновы

– Вопрос на засыпку: кто никогда тебя не предаст?

– Человек верный и преданный.

– Ответ неправильный.

– Тот, кто хорошо мотивирован.

– И снова в молоко.

– Тот, кому в случае предательства есть что терять.

– Разумно, но опять мимо цели.

– Так кто же?

– Тот, господа, кто сам ничего не знает.

Как же они все меня честили, включая Антона! Любимый сын обозвал «эскаписткой» и «дауншифтершей». Вот вырастила умника на свою голову! Я не поленилась, залезла в Интернет. И поняла: мой высокомудрый сынок, как всегда, бросается словами, не совсем понимая их смысл.

Потому что «эскапизм» происходит от английского escape – «бежать, спасаться» и означает уход от действительности в вымышленный мир. Но я ни в какой вымышленный не собиралась. Я намыливалась в очень даже земной мир! На мой взгляд, гораздо более настоящий, чем прокопченная, надрывная Москва.

Мир, где ярко светит солнце, небо лазурно, плещутся волны. И ветер наполняет паруса, и поют снасти… Зато с «дауншифтершей» Антон почти угадал.

Слово «дауншифтинг», втирала сетевая энциклопедия, происходит от английского down shifting – дословно-коряво значит «спускаться вниз». Дауншифтерами называют людей, которые сознательно отказываются от солидной должности и высокой зарплаты в пользу семейных посиделок, новой работы, больше похожей на хобби, или эмиграции в Гоа.

Правда, ко мне слово down – «снижение» – не очень-то подходило. Ни от какой слишком уж солидной должности я не отказывалась. Да и свою нынешнюю зарплату не назвала бы огромной.

А вот глагол shift – «изменение» – оказался в самую точку. Впервые за последние четыре года, прошедших после смерти Вадика, мне захотелось хоть каких-то перемен. Точнее – захотелось хотя бы чего-то, выходящего за рамки самых примитивных потребностей: спать-есть-пить-помогать-заботиться (об Антоше)… Я вдруг поняла: если я не трансформирую свою жизнь сама, она уже никогда не поменяется.

Я сейчас в том возрасте, в каком был Вадик, когда женился на мне. Боже, каким же он мне тогда казался взрослым! И даже порою – старым. Особенно если я рассматривала его тайком – например ночью, когда он спал или когда самозабвенно, не замечая ничего вокруг, работал.

В ту пору мне было девятнадцать, и я думала, что за пределами сорока – жизни нет. Да что там сорока! Я полагала, что уже после тридцати пяти начинается дряхление, увядание, смерть всех желаний… А Вадик смеялся: «Да после сорока жизнь только начинается! Самый смак!»