До моего слуха, из включённого телевизора, дошла концовка фраза: «…вступление армий пяти социалистических стран в пределы Чехословакии в 1968 году не было обоснованным, а решение в свете всех, известных теперь фактов, было ошибочным».
Понял так: осуждает новая Чехословакия, что не тронуло моих чувств – было естественным, они должны были так сказать. И давно.
Заинтриговал вопрос, а что скажут в ответ «наши»?.. Представил способность Михаила Сергеевича плести спиральную сеть слов вокруг да около, не давая конкретного ответа на конкретно поставленный вопрос, снимая со всех ответственность и никого не обвиняя… оказалось – ошибся!
Осуждали «наши»… всплеск противоречивых чувств – осуждали меня, «интернационалиста», имеющего грамоту за участие в Чехословацких событиях!… И сказана хоть какая-то правда… поздно, но сказана… Правда, которую с тяжким изломом, но понимали… как могли.
В «осуждении» звучала укоризна чувству выполненного долга, но и реабилитация моего понимания правды ТАМ… и последующих событий в нашей стране.
В политике ошибки не признают – их исправляют. Признать ошибку – это не только осудить тех, кто совершил её организационно (никакой высокопоставленный политик не вправе осуждать кого-то – судить он может только себя), но и растоптать тех, кто её совершил по принуждению… Мерзость политики – гнобить невиновных.
Горбачёв совершил это грязное политическое действие, признав ошибочным и ввод войск в Чехословакию, и в Афганистан… с «вводом» ошибки не было… ошибка в надуманной причине «задержки» наших войск.
***
К августу 1969 года, годовщине «событий», был написан очерк-размышление – готовился на факультет журналистики. Друзья, знакомые и незнакомые с интересом слушали мои впечатления о моём «вояже» в Чехословакию, что и подтолкнуло перенести их на бумагу.
Свои записки принёс в редакцию районной газеты и показал редактору Евгению Евгеньевичу, добродушному человеку с азартным взглядом и прозрачными мыслями, умеющему погасить, казалось бы, любой взрыв в чужой душе.
Евгений Евгеньевич слышал мои устные рассказы, поэтому с интересом притянул к себе две школьные тетради и тут же начал читать мои каракули. Привычно, по-редакторски черкая красным карандашом… который отложил после трёх страниц.
Лицо его наполнилось озабоченностью, непонятно насторожившей меня. Закончив чтение, он воткнулся в меня пронизывающим взглядом. Долго молчал, как бы осмысливая увиденное в моём нутре… заговорил, раскладывая по полочкам, понималось – меня начинают учить.
