Виски в стакане, который мгновение назад поставила передо мной официантка, дрогнул и замер. Я потрогал стакан, он был довольно теплым. Два уродливых кубика льда булькнули и всплыли. Виски начал остывать, а я поудобнее расположился за столиком. За окном «в тоске необъяснимой» плыла жизнь Замоскворечья. Люди на улицах этого древнего и очень московского района год от года становятся все беспечнее, пожалуй, кроме сотрудников некоторого количества банков, которые здесь расположены. Этих сумеречных биороботов, живущих и разговаривающих по специально прописанным скриптам, можно было отличить сразу. Остальное Замоскворечье гуляло, веселилось, слушало джаз.
Даже без помощи алкогольных напитков мне было достаточно всего нескольких минут наблюдения за жизнью Замоскворечья через витрину старого или вновь открытого кафе, чтобы погрузиться в бесконечный океан воспоминаний и всяческих историй, связанных с этими домами и улицами. Иногда мне казалось, что жил я только здесь. Весь событийный ряд моей жизни вместился в кварталы между Пятницкой и Новокузнецкой, Пятницкой и Ордынкой, Ордынкой и Полянкой. Вот, например, в кафе, в котором мне сейчас выпала честь просиживать джинсы, я заказываю только виски и никогда никакие другие спиртные напитки. Я никогда не назначаю здесь встреч женщинам и вообще не назначаю встреч. Остаюсь, только если свободен мой привычный столик и всегда пристально всматриваюсь в лица персонала. Паранойя? Возможно. Но на то есть свои причины.
В далекие времена, свидетелей которых в живых почти не осталось, не было социальных сетей. Представляете? «Одноклассники» были сервисом поиска своих соучеников и одногруппников – и все. Учителя и преподы этой игрушки еще сторонились, зато набирала обороты мода на сервисы знакомств. В те годы одиночества в Сети было меньше, а радости встреч случались чаще. Уверен, что во многих домах мужчины и женщины, возвращаясь с работы, мчались к своим огромным настольным компьютерам грязно-серого цвета, не успев снять даже всей верхней одежды, в голодном азарте прочесть реплику от виртуального собеседника. Да-да. Было время, когда компьютеры и телефоны еще не были единой цепочкой коммуникаторов, термина «смартфон» не существовало, а планшетами называли совсем другие вещи. Люди вдохновенно «чатились», темы еще были разнообразными, и их действительно хватало. Вот в те самые, послепотопные времена я и познакомился с Викой. Пожалуй, это был единственный случай в истории моих сетевых путешествий и знакомств, когда у моего собеседника на аккаунте не было никаких фотографий, фото профиля было явно позаимствовано из какого-то фотобанка, но меня это нисколько не смущало. Мне нравилось писать буквы и чувствовать, как через них я обретаю власть над эмоциями собеседника. В финале этого спортивного состязания в магии слов, встречи и секс с собеседницами не предусматривался. Вика, хотя это, скорее всего, также был сетевой псевдоним, удивительно органично изображала легкие формы различных психических заболеваний. В нашем общении я натыкался на ее периоды суицидных депрессий, приступов ярости, необъяснимой тревоги и рассказов о слежке. Она никогда не путалась в показаниях и не отступала от легенд о своих родителях, последнем мужчине, кошке, окнах, выходящих на трамвайные пути где-то рядом с Домом радио. Я чувствовал свою нужность, но от меня никогда ничего не требовали, и я никогда не обнаруживал даже одного письма, написанного, когда меня не было дома. Вика словно знала, когда я сажусь перед своим компьютером в комнате, пол которой был покрыт шкурами камчатских черных медведей. Мы болтали почти каждый день, медленно раскачиваясь от банальных фраз, которые давно уже пора объединить в одно по правилам русского языка: «какделанормально», до дискурсов о песнях Гребенщикова, траве и Чарльзе Буковски.
