Что ты, друг Серега, третий день бухаешь,
Растрепались нервы, рухнули мечты,
И отборным матом власти покрываешь?
А других не будет. Выборы прошли.
Знаю, ты по жизни, мужичок особый,
перепрыгнешь волком алый ряд флажков,
и в стакан граненный наливаешь водку,
чтобы жить в России и без дураков.
Мы давно, Серега, в сказках отдыхаем,
на земле же бренной муторно кругом.
Мы какой десяток лет уже мотаем,
как пеньки гнилые обрастаем мхом.
По большому счету, много ли нам надо:
год, другой, и третий, и уже старик,
в перспективе холмик, да и крест в награду.
Пролетят картинки жизни в один миг.
Но мы не ленимся начинать сначала
все, что не успели, и не довелось.
То, хотим путану, то, нам денег мало,
а то, к звездам рвемся,
надрывая плоть.
Вечные подпевки из страны прелюдий:
начинаем, бросим, и опять начнем.
– Клоуны по жизни! – веселятся люди.
Ну, а мы тараном во все двери прем.
А, там, за дверями больно бьют по роже,
а обидней, в душу нежную плюют.
В этом мы, Серега, на бомжей похожи:
тех никто не любит, и нигде не ждут.
Я не осуждаю. Ты три дня в запое.
Ну, а я, как знаешь, с этим, завязал.
И молчит Серега, и со мной не спорит,
только не понятно, за что в ухо дал.
Пора искать нам новые тела,
а то мы старые изрядно истаскали:
гуляли, пили, всякие дела,
мы, в общем, жизнь свою беспутно прожигали.
И вот, теперь, то там, то тут болит,
сердечко ноет, грыжа вырастает,
желудок портит прежний аппетит
и качеству житейскому мешает.
А вспомнить, рысаками хоть куда,
– приснится молодость:
не хочется проснуться.
Твердят врачи:
– Года, года, года
с болезнями и скукой остаются.
Но тут мой друг религию нашел,
не нужно прошлым жизни упиваться:
взял, умер и предельно хорошо
ты в новом теле сможешь возрождаться.
Но, только, вот, мясного не моги,
о колбасе забудь и о свининке.
И остается нам, – молиться в две руки,
траву щипать, и кушать как скотинке.
Ты сидишь в пол оборота,
грациозно выгнув спину.
Для тебя любовь – работа,
и на все плевать, как видно.
От любви такой,
я знаю,
в жизни будет мало прока,
но под «лорда» проканаю
я в своем прикиде строгом.
Я как ты,
такой же видно,
в одиночестве бунтарском:
и любил,
и был любимым,
и всем верил без опаски.
А сейчас, в душе пустыня,
где как одинокий странник,
