Погруженный в мысли о крестном, Гарри не заметил, как наступило
утро. Жить не хотелось, в груди который день подряд разгорался
пожар. Предыдущие дни тоже приносили эту боль, но она проходила
сама собой, поэтому юноша просто решил подождать. Видимо,
измученный организм решил, что с него хватит, но Гарри об этом еще
не знал. Перед глазами пролетали безрадостные годы у Дурслей,
первый курс, второй, третий… Дикая надежда на настоящую семью и…
Гарри винил себя во всем, что произошло. В ранении Гермионы, в
смерти Сириуса… Когда юноша решил, что его здесь ничего не держит,
то понял, что это не так.
Его держала девочка, точнее, девушка уже. Та, которая заставляла
учиться, которая была рядом каждую минуту, которая старалась
поддержать, несмотря ни на что. В этот момент забылись все обиды,
все случаи, когда она слушала не сердце, а Дамблдора, важным было
только то, что только ради нее и стоило жить.
Сова постучалась в окно, принеся весточку от друзей, и Гарри
слабо улыбнулся. Сегодня боль как-то слишком долго не утихала,
юноша даже потер левую сторону груди перед тем, как взять у совы
пергамент, на котором проступали выведенные рукой Гермионы буквы,
складывающиеся в слова. Юноша чувствовал подступающую боль,
привычно игнорируя ее, ведь Гермиона важнее…
Начав читать, Гарри улыбнулся, но в следующий момент улыбка
застыла на его губах. Мир исчез, провалился в глубокую черную яму,
боль вспыхнула с новой силой, и юноша понял. Ему больше незачем
жить, в этом мире не осталось больше никого, за кого можно было
уцепиться, чтобы жить. «Прощай», — прошептали губы, и Гарри решил
напоследок порадовать Дурслей.
С огромным трудом спустившись вниз, преодолевая головокружение и
старательно держа глаза открытыми, юноша вошел в гостиную.
— Что тебе надо, мальчишка? — грозно поинтересовалась тетя.
— Сегодня… я… избавлю… вас… от… своего… присутствия… —
проговорил юноша, чувствуя, что слова получаются как-то очень
тяжело, их приходится проталкивать почти силой.
— Что ты мелешь, урод! — воскликнул дядя, не замечавший
мертвенную бледность и седые пряди в волосах уже не мальчика,
чувствовавшего, как день сменяется ночью.
— Я… вас… прощаю… — почти шепотом сказал Гарри, и мир померк.
Еще некоторое время в груди горела боль, но потом ушла и она, он
оказался на призрачном вокзале.
