Я сидел за столом в глубокой задумчивости.
В кои-то веки я чувствовал себя полностью отдохнувшим и
восстановившимся. Голова, свежая и лёгкая, соображала как никогда
хорошо. И результат этих соображений меня совсем не радовал.
Четверть часа назад Никита едва не вынес дверь спальни, молотя в
нее кулачищами. Тревожить меня во время отдыха строжайше
запрещалось, и слуги, боявшиеся меня до икоты, ни в жисть бы не
рискнули нарушить правило. Даже Никита. Значит, произошло нечто
катастрофическое, понял я, продирая глаза.
Произошло.
Сумеречное небо за окнами усадьбы полыхало заревом огня. Толпа
во дворе не казалась опасной, так, скудный сброд из сотни или около
того деревенских рыл. Но каждый мужик тащил топор или вилы в одной
руке и факел в другой.
Доигрался.
Нет, я понимал, что меня никогда не жаловали. Служили из страха.
Что ж, видать, упустил я вожжи. Недожал. И, в общем-то, после
шикарно проведенной ночи, сил во мне было достаточно, чтобы
устроить кровавую бойню, напомнив скотам, где их место. Только,
боюсь, волна начнёт набирать обороты, втянув в бунт и другие села.
С восстанием всего имения я могу не совладать. А если и совладаю,
то потом не отмоюсь. Всё пойдёт прахом. Труд всей жизни.
И ведь повод-то так, плёвый. Чего этой дурище в голову
втемяшилось, ума не приложу. Обошёлся по-барски, довольные стоны
разве что на мельнице не слышали, на приданное отсыпал с
горкой.
А она возьми и сигани с обрыва.
Вчера я притащился домой, едва волоча ноги. Вылазка меня
истощила досуха. Магия плескалась на донышке, излечение ран
вытягивало скудные остатки. Можно было восстановиться снадобьями и
целебными ваннами с минералами, но растянулось бы сие удовольствие
на неделю, не меньше. А мне через три дня надо обратно в Гниль
сунуться, недобитков подчистить. Иначе, считай, всё с начала
начинать.
Лучше всего баланс силы и магии восстанавливали любовные
утехи.
Подбираясь окольными тропами к усадьбе, я уже прикидывал, кого
из своих зазноб кликнуть, когда в саду увидел Неждану. Она сидела
под раскидистым дубом, завернувшись в старенькую шерстяную шаль.
Тяжёлая платиновая коса змеёй свернулась на груди. Светлые до
ледяной голубизны глаза сияли в темноте.
— Неждана? Чегой-то ты полуночничаешь?
— Тебя жду, барин.
Расцвела девка. Я помнил её нескладной сироткой, голодной и
худющей, как заезженная кобыла. Пришла незнамо откуда. Люди на селе
добрые, сострадательные. Помирать не оставили. Сироту воспитала
Марфутка, знахарка местная. Молчаливая и смурная старушенция, в
могиле уже обеими ногами стоявшая. Да всё никак на то свет не
торопилась. И бегала за ней тощая девчонка, как цыплёнок за
наседкой.
