ПРОКОП ПРОЛОГ. ГРОБЫ МОЕГО ДЕТСТВА
В детстве, когда мимо нашего дома двигалась похоронная процессия – люди в чёрном, грузовик с гробом, весь в траурных лентах и венках – бабушки запрещали нам смотреть в окна. Предупреждали, если увидишь покойника через стекло – очень скоро тебя в таком же грузовике следом повезут.
Вздрагивая от надвигавшихся тревожных раскатов оркестра, бабушки опускали шторы и выбегали на улицу, чтобы разузнать про мертвеца, кто, дескать, таков, сколько лет и как помер. А я подкрадывался к окну и выглядывал из-под занавески на улицу. Однажды мне удалось увидеть бледное лицо в обрамлении красного шёлка.
Потом я ложился в кровать и ждал прихода смерти. Но вместо смерти приходили бабушки. Ворчали и цыкали. Смотрел или нет, стервец? Нет-нет. Не смотрел. Складывал из кубиков мавзолей.
История с запретом – начальная координата моих творческих изысканий. Смерть я представлял в образе маленькой девочки в белом платье. Столь же непорочной и честной.
Смерть всегда рядом. Никогда не предаст. А истечёт срок, так возьмёт меня за руку и уведёт туда, откуда вернусь я кладбищенским ветром, чтобы кружить меж сосен на погосте.
И ещё.
Ничто так не воодушевляет, как посещение кладбищ. Обходя могилы и вчитываясь в таблички с именами и датами, понимаешь, что закопанные в землю люди уже не смогут сделать ничего из того, что можешь ты. Бальзак не напишет новый роман. А мы – напишем. Моррисон не сочинит новую песню. А у нас есть для этого все шансы. Потому что все они – покойники, а мы – нет.
ИРМА СОЛОНИНА. НЕБЕСНЫЙ МОНТАЖНИК. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Дом был как дом. Дом и дом. В грязненьком переулочке. На окраине воющего автомобилями и пылающего неоном мегаполиса. По архитектурному стилю ничем не отличался от соседних зданий. Да и люди, впрочем, тоже мало чем отличались друг от друга. И двери входные были одинаковые, и ключи, и телевизоры, и столовые приборы, и рулоны туалетной бумаги, и отрывные календари. Каждое утро в одно и то же время люди шли на фабрику – трудились, а потом отдыхали в парке культуры и отдыха. Иногда люди, выпивши или задумавшись, заходили в чужие квартиры, пили чужие чаи из чужих кружек, разговаривали с чужими женами, укладывали спать чужих детей, не замечая, что дети, жены, кружки с чаями вовсе не их жены, дети, кружки и чаи. И если встречали настоящего хозяина квартиры, то ничуть не удивлялись, полагая, что это лишь отражение в зеркале. Или сосед, заглянувший в гости. Или дядя Юзик из Мариуполя. Порой сами хозяева недоумевали, их ли это квартира, если в ней уже живет некий господин с женой и детьми, и, краснея от стыда, заселялись в чужие квартиры. А нередко им казалось, что их зовут дядей Юзиком, и тогда они собирали чемоданы и уезжали в Мариуполь.
