Читать Проклятый - Лана Мейер

Весь мир не в силах сокрушить нас, и только сами мы изнутри разрушаем себя.(с)

Маргарет Митчелл. Унесённые ветром

Это все просто кошмарный сон.

Я с силой сжимаю веки в надежде на то, что, когда распахну их вновь, время повернется вспять, и все будет так, как и должно быть.

Как было почти восемнадцать лет, до этого дня.

Все, чему меня учили, все, к чему готовили… Теперь казалось ехидной усмешкой судьбы, миражом какой-то другой жизни, которая больше мне не принадлежала.

Еще вчера я был гордостью. Я был не просто именем. Я был всем для сотен и тысяч людей, которые превозносили меня и в чертах моего лица видели надежду.

Это чувство дарил людям не только я, но и мой брат.

Но в данную секунду мои виски царапала рыхлая земля, на которой я лежал. Именно сейчас я слышал душераздирающий гомон из криков толпы, жаждущей расправы надо мной.

Над своим королем. Над предателем.

Но хуже всего ощущалась неимоверная боль, которая окутала всю спину – от самого начала позвонков, до затылка. Агония была дикой – будто мою кожу распороли и воткнули в нутро с дюжину кинжалов. Так глубоко, что металл бы полностью скрылся, оставляя на свету лишь рукоятки, расписанные фамильным гербом.

Я знал, что сколько бы толпа не просила, ударов больше не будет. Пройдет минута, и меня поднимут с земли, закинут в машину, в которой я буду истекать кровью. Я сомневаюсь даже в том, что там мне окажут какую-либо помощь.

От этих мыслей вдруг захотелось всхлипнуть, но я немедленно укорил себя за собственную слабость.

Я не такой. Меня не этому учили всю жизнь. Слово "слабый" с рождения отсутствовало в моем словаре.

Во главе моего словарного запаса стояли такие слова как: "Честь. Мужество. Гордость.".

На всех пяти языках, которые я знал.

Внезапно, обучение показалось мне такой нелепостью. Какое теперь значение имеют мои знания? Многочисленные языки, музыка, боевые искусства, в которых мне не было равных?

Никакого. Я еще не осознал того, что теперь до конца жизни меня ждут лишь тьма и клеймо предателя. Ну, и, конечно, холод и одиночество в подземельной камере Адинбурга.

Я знал, что прошла всего минута после последнего удара, но, погрязнув в своих собственных размышлениях, ощутил ее как целую вечность.

Боль была настолько сильна, что я уже не пытался встать. Я помню, чем это закончилось в последний раз, и не настолько глуп, чтобы рисковать снова.