– Твою мать!
– Что, Крот?
– Сигарета выпала.
– Вот идиот…
Нас было четверо: я, Мика, Ил и Крот. Мы шагали по Невскому, каждый занятый своим. Ил глядел на занесенные сугробами витрины, Мика звенел карманной мелочью, Крот оплакивал сигарету, а я хотел спать. Настроение было хуже некуда. Из бара выгнали, на метро опоздали, алкоголь почти выветрился, а снег, паскуда, все падал и падал, как будто ему за это платили.
– Господи, Крот, – огрызнулся Мика, – неужели обязательно лезть за всякими дурами?
– Она была пьяная!
– И что? А ты будто трезвый, рыцарь круглого стола.
– Если бы я не вмешался, ее бы изнасиловали прямо у стойки.
– Если бы ты не вмешался, мы бы сейчас сидели прямо у стойки!
Мика вытащил красно-белую пачку «Мальборо» и с раздражением закурил. Как и всегда, был он в узеньких джинсах, пуховике а-ля человечек из шин и шапочке-торчком. На щеках густой пеной чернела щетина. Шутки «утром побрился, вечером брейся снова» сегодня уже не прокатывали.
– А ты что молчишь? – обратился ко мне Крот, все еще терзавшийся утратой. – Самый умный, а придумать ничего не можешь.
– Давайте на такси и по домам, – откликнулся я.
– Не-не-не, – заверещал Крот, – домой я не поеду.
– Тогда можешь остаться на улице и спасти еще одну шалаву, если так хочешь, – заметил Мика.
Крот насупился и сжал кулаки, но против метра восьмидесяти трех его сто семьдесят два казались мышкой у баобаба. К тому же и драться он особо не умел. Вот задираться – да, а как дело до драки, то сразу в кусты. Крот он и есть Крот, что с него взять.
– Не знаю, как вы, – протянул Ил, – а я собираюсь еще где-нибудь засесть.
– Любой каприз за ваши деньги, – усмехнулся Мика.
– Из нас четверых не я тут мажор.
– Из нас четверых не я тут самый щедрый, – парировал Мика.
Мы молча прошли еще метров сто, пока Крот снова не застонал:
– Парни, давайте реально в бар? Что мы делать-то будем? Домой неохота.
– Тебе напомнить или сам справишься? – спросил Мика.
– Да что вам там, медом, что ли, намазано?
– Это было наше логово, – с ностальгией проговорил Ил. Мика и я понимающе кивнули.
Вообще, Ил был таким поэтичным, таким не от мира сего. Гундосил по-особому, мыслишку подкидывал вовремя и делал все так нерасторопно, словно прогуливался на лодочке майским утром. Спокойно, расслабленно, весло сюда, весло туда… В отличие от нас, резких, Ил действительно умел насладиться секундной и растянуть ее, как жвачку. Поэтому мы и прозвали его так – Илом. Точнее, Крот прозвал. Ил – значит мутный. Для Крота любой такой «поэтичный», не от мира сего – всегда загадка. К тому же Ил совсем не был против. Кличка ему шла. Лаконичная, но и растянутая… И-и-и-и-л. Как и он сам. Худой, вытянутый, в пальтишке, в шарфике, выбрит, вычесан. Красивый. Но красивый не как Мика, не той мужественной красотой, что в щетине и бицепсах, а именно своей нерасторопностью. Поэтичный, говорю же.
