Читать Невыносимые. Дорога до чужих миров - Ирина Лазаренко

Ташуя обхватила ладонями чашку и скучно протянула:

– Я умру.

Орим, ее отец, поморщился. Вот же заладила: «умру» да «умру», говорит одним и тем же тусклым голосом, смотрит в стенку – и не понять: всерьез ли она помирать собралась, чует ли что-то по-своему, по-магически, или же просто треплется, тетешкая свою грусть и страшную вину.

– Прекрати мне это, – велел Орим и подвинул к дочери кувшин с отваром. – Мелешь дурное дурным языком, да еще на ночь глядя!

Кувшин Ташуя взяла, налила отвара в чашку, чуть расплескав на стол.

– Да что ты косорукая такая, Ташка! – тут же взвился на стенной полке хатник. – А еще магичка!

Хатник Ташую невзлюбил три года назад: тогда она никак не могла вырваться из своей Магической Школы к заболевшей матери, а когда наконец справилась со всеми очень важными маговскими делами и доплюхала до родного поселка – хозяйку дома уже похоронили.

– Я умру, – повторила Ташуя, и не услышав, верно, хатника. – Это правильно, это честно. Я убила всех своих друзей. Пусть я теперь умру тоже.

– Убила, убила, – едко подтвердил со своей полки хатник и громыхнул мисками. – Потому как косорукая, и еще магичка!

Ташуя поднялась из-за стола, придерживая живот. Малорослая, хрупкая, она носила его с изрядным трудом, спина у нее часто болела, лодыжки были налитые, страшные.

– Вы дитя берегите. Оно важно.

– Всяко поважней тебя, – пробурчал хатник.

Орим на это рявкнул, и хатник понял, что хватил лишку, спешно скрылся среди мисок. Ташуя медленно, как спящая, подошла к печке, взяла тряпицу, вернулась и протерла стол.

– Очень важно, – повторила глухим, сонным голосом. – Не только для вас. Для всех. Я не знаю, почему.

Орим покачал головой. Не знал он, что можно ответить на такое. Дочь после возвращения как подменили, он это и понимал, и не понимал одновременно, ему казалось, что стоит за этим изменением что-то посложнее чувств вины и утраты, что рассудок покинул Ташую и лишь его тень пока позволяет ей двигаться, говорить, дышать. Дочь пугала его, он не знал, как подступиться к ней, как утешить и ободрить – да и не был уверен, что за ликом дочери, единственным родным ликом во всем мире и Мирах, осталось еще хоть что-то, способное откликнуться на слова утешения и ободрения. На любые слова.