Снег уже стаял, но весенние морозцы сковывают землю.
В ночную тишину падает надсаживающийся пьяный крик:
– Пота-а-пыч!.. А-а-ать? Пота-а-апыч!..
Ветер подхватывает крик и кружит над пустынной площадью неуютного села. Как большой мрачный гроб, темнеет здание волостного правления. Новое крыльцо пахнет сосной. Мутно белеют в полумгле лужи и колесники дороги. А за дорогой – молчаливые и холодные поля.
– Ста-ри-ик!.. А-аать?.. Задремал, ста-арик? Пота-а-апыч!..
Против волостного правления дощатый, крытый соломой пожарный сарай. Оттуда неторопливо выныривает человеческая тень, качается и плывет в ночном тумане. Навстречу ей с крыльца сползает другая человеческая тень.
Это старшина, еще не протрезвившийся после короткого сна, вышел освежиться и кстати проверить ночной пожарный караул. Строгим и хриплым голосом он кричит:
– Спа-ал, старик?.. А?..
– Здравствуй, Микита Кузьмич!.. – слышится в ответ.
– Здоров буди!
Через силу бредет от сарая дряхлый старик. Сняв замызганную ватную шапчонку и опираясь на толстую кленовую палку, он тяжело ковыляет к крыльцу. На старике короткий заплатанный полушубок, не доходящий до колен. Ноги обуты в рыжие стоптанные валенки и в полусвете похожи на кривые медвежьи лапы.
– Ты чего же, старик?.. Аль умер? Почитай, целый час тебя старшина кличет, а ты хотя бы што!.. А-ать?.. Право, так и думал, што ты умер али заснул…
– Прости, Микита Кузьмич! Слаб ухами стал… Ты уж не взыскуй с меня строго…
– То-то не взыскуй… Знаю сам… Ну, да ладно… Чего с тебя такого взять? – бормочет старшина.
Старшина в новой суконной поддевке и кожаных высоких сапогах… От него пахнет вином. Потапыч успокаивается. Он знает, что когда старшина пьян, то становится добрей и сговорчивей, не так, как другие драчуны.
– Пожалей, Микита Кузьмич, старика!.. Чать, душа-тело пить-есть хотят… не гадал, не чаял, что на девятом вот десятке лет кормильцем сделаюсь, – надрывно и жалостливо говорит Потапыч. – Деваться некуда, кормить семью некому… Хоша и нет силы, а хлеб надо заработать…
– Знаю, знаю…
Оба молчат. Потапыч виновато жмется в полушубке.
– Потерпи, Микита Кузьмич!.. О-о-хо-хо! Вот внук с войны вернется – всем полегче станет! Чего ж подеешь?.. Один я из работников-то остался в семье поилец-кормилец, небось не сладость… Как внук вернется, то и помирать можно… А сейчас и умирать-то нельзя, семья не отпускает.
