«Когда человек оставляет этот мир,
ни серебро, ни драгоценные камни,
ни жемчуг не уносит он с собой,
но только Тору, которую он изучал,
и добрые дела, которые он творил.»
(Поучения Отцов)
– Миррочка, девочка моя, кыця моя, – Меер Моисеевич слабеющими пальцами держал Миррину руку и старался ни на одно мгновение не отпускать, – я вот о чём жалею, – он посмотрел на неё такими грустными глазами, что у Мирры ещё сильнее сжалось сердце, – я жалею о том, что ты у меня такая маленькая была.
– Солнце моё, Меер, что такое ты говоришь? Когда это я была маленькая, посмотри- я почти уже старуха, – Мирра нежно погладила его лысеющую, такую родную, такую дорогую ей голову. Провела по оставшимся над ушами седым, всё ещё вьющимся, как когда-то, волосам, поцеловала в висок…
– Просто, если бы ты была постарше, мне не пришлось бы ждать тебя целых пять долгих лет, мы могли бы прожить эти пять лет вместе, понимаешь. А я ждал, когда же ты вырастешь, Голдочка моя, счастье моё.
Меер Моисеевич закрыл глаза и задышал тяжело и часто.
– Ну что-ты, что – ты, родной мой, не надо так волноваться, а то опять приступ начнётся, мы и так с тобой прожили уже больше сорока лет… А ведь и правда, как будто всё случилось совсем недавно, так быстро жизнь пронеслась… Вот ты теперь просто обязан выздороветь, просто обязан, – Мирра говорить старалась спокойно, но слёзы лились по её морщинистым щекам. Она даже была рада, что Меер лежал с закрытыми глазами и не видел её.
– Нам ведь надо дожить эти пять лет вместе, раз ты считаешь, что я виновата, мне же надо как-то загладить свою вину, – Мирра попыталась даже пошутить, но это ей плохо удавалось.
Меер дышал всё труднее, всё чаще, Мирра послала Ицека за очередной кислородной подушкой, но когда он пришёл, было уже поздно.
У постели умирающего отца по традиции должна быть вся семья и особенно самый старший сын, но так уж вышло, что Меер Моисеевич давно болел и жизнь, как и положено, не могла ни то, что остановиться, но даже и притормозиться.
Вот и всё, совсем всё… Мирра сидела и смотрела в одну точку. Слёз не было, да и плакать по еврейскому обычаю в этом случае просто нельзя. Она медленно зажгла свечу, затем произнесла благословение Богу как «судье праведному» и надорвала в знак горя ворот платья с правой стороны, посмотрела на Ицека вопросительно и он сделал тоже самое только слева, как положено сыну.
