Читать Исповедь - Блаженный Августин

© Марков А.В., вступительная статья, 2018

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Словом «исповедь» мы чаще всего называем откровенный рассказ человека о том, как он сам стал причиной неприятных событий в собственной жизни. Реже мы именуем «исповедью» покаянное искреннее признание, не чуждое надрыва и слез, рассказ о своих пороках, с предупреждением держаться от любых пороков подальше. Если первое значение слова «исповедь» восходит к классической античной биографии, вроде биографий Плутарха, исследующей причины трагических событий в жизни героя – с единственным отличием, что произносится от первого лица – то второе значение принадлежит миру двух великих «Исповедей», Жана-Жака Руссо (1789) и Льва Николаевича Толстого (1882). Такая исповедь совершается перед публикой; но так как публика не имеет ни власти, ни возможности отпускать грехи, то такая исповедь создает новый мир общественной чувственности: застав чужую исповедь, человек поневоле по-новому стыдится себя и осторожнее обходится с собственными чувствами, а умея проникаться чужими чувствами, уже знает пределы сочувствия. Но мыслить «Исповедь» Августина по образцу позднейших авторских исповедей и откровенных писательских автобиографий было бы ошибкой.

Начальный библейский смысл слова «исповедь» – признание: далеко не только признание в своих пороках или ошибках, но и признание в своей вере, надежде и любви. Исповедоваться Богу значит не столько чистосердечно признаваться, сколько прославлять Бога, провозглашать Бога всемогущим, жертвовать Богу лепту слова. Исповедание веры – речь о вере, торжественно прославляющая содержание веры. В таком первичном значении такая «исповедь» совершается перед всеми, как прославление всемогущества Бога, способного как карать грешника, так и щедро миловать его.

Церковное таинство исповеди, конечно, не может быть публичным: слишком велика опасность пересудов и недопониманий. Церковная исповедь, с глазу на глаз, ни в коем случае не должна быть интересна другим: человек представляет себя в становлении, сбивчиво раскрывая, в чем он ошибался и что у него не получается; и отдав долг искренности, обретает более прямой чем прежде путь, очевидный уже для всех. Такой рассказ с глазу на глаз невозможен без чудес, – если понимать чудо не как сенсацию, но как неожиданную милость, как новый общий взгляд на события или как проявление благой воли в мире предопределенности.