Читать Вверх дном - Жюль Верн

– Итак, мистер Мастон, вы полагаете, что женщина не способна содействовать прогрессу точных и опытных наук?

– К моему великому сожалению, миссис Скорбит, я должен признаться в этом, – ответил Мастон. – Среди женщин, в особенности русских, было несколько выдающихся математиков[1] – это я признаю охотно; но считаю, что у женщины такое строение мозга, при котором ей почти невозможно сделаться Архимедом[2] или – что еще меньше возможно – Ньютоном.[3]

– О, мистер Мастон! Позвольте мне протестовать от имени нашего пола…

– Именно потому и полного прелести, что он лишен склонности к отвлеченным наукам…

– Следовательно, по-вашему, мистер Мастон, падающее яблоко ни одну женщину не навело бы на открытие закона всемирного тяготения?

– При виде падающего яблока, миссис Скорбит, женщине никогда не пришло бы на ум иной мысли, как только съесть его!

– Ну для меня теперь ясно, что вы отрицаете в нас всякую способность к умственной деятельности!

О, мистер Мастон! Позвольте мне протестовать…

– Всякую способность?.. Нет, не скажу этого; но не могу не обратить вашего внимания на то, что мы не знаем случая в истории, чтобы женский ум сделал бы в науке что-либо аналогичное открытиям Евклида[4] и Лапласа.[5]

– Разве это доказательство? Разве прошлое всегда определяет будущее?

– Гм!.. Во всяком случае того, чего не случалось в течение тысячелетий, без сомнения, незачем ждать и в будущем!..

– И потому нам остается сложить оружие и признать, что мы способны быть лишь…

– Нашими добрыми гениями! – подхватил Мастон со всею любезностью, на какую был способен ученый, начиненный всякими иксами. Впрочем, это вполне удовлетворило миссис Скорбит.

– Ну что ж, – продолжала она, – каждому свое. Оставайтесь великим математиком и отдайтесь всецело задачам того великого предприятия, которому вы и друзья ваши собираетесь посвятить свою жизнь. А я займу скромное место доброго гения, придя на помощь вашему делу деньгами…

– Чем заслужите вечную нашу благодарность, – ответил Мастон.

Щеки миссис Скорбит покрылись восхитительным румянцем; объяснялось это тем, что она питала – если не ко всем ученым, то, во всяком случае, к своему собеседнику – глубокую симпатию.