Утро выдалось пасмурное и дождливое. Да и что удивляться – конец октября. На родине Харольда, в Германии, в это время тоже идут дожди, люди также поднимают воротники своих плащей и курток и также в целях согрева балуются спиртным.
Хотя надо заметить, что Харольд был ранее гражданином дружественной нам в эпоху застоя Восточной Германии. Но с тех пор, как две Германии усилиями Горбачева и всего мирового сообщества удалось соединить в одно целое, Харольд успел нахвататься западной мудрости своих немецких братьев, от которых его с такой нелепой жестокостью отделяла знаменитая Берлинская стена. Отец Харольда, будучи соотечественником Шопена, приехал в Германию из Кракова. Познакомившись с некой Ханной Шлессер, он вскоре женился на ней. Ханна обитала вдвоем с мамой в симпатичном домике на окраине Лейпцига. Таким образом Харольду посчастливилось стать земляком Баха. Харольд не посрамил своего родного Лейпцига, он прекрасно разбирался в музыке, хотя в его суждениях о том или ином музыканте порой слышалась интонация пресыщенного чванливого сноба. Он объяснял это самому себе следствием высокоразвитого утонченного вкуса и крайне острой восприимчивостью, которая заставляла его с отчаянной силой страдать, когда, например, соната Баха си-минор – светлая грустная мелодия – исполнялась недостаточно проникновенно, вдумчиво и тонко.
Тарасовские оркестры Харольд ненавидел лютой ненавистью. Его пылкое сердце поэта и меломана негодовало по поводу присущей им топорной манеры исполнения произведений его гениальных соотечественников. Тем не менее он покупал дешевые аудиокассеты с записями концертов классической музыки, руководствуясь непонятно каким мотивом. Здесь его хваленая немецкая прагматичность уступала напору его немецкого романтического духа, родственного дерзким порывам Новалиса и Гофмана проникнуть в святую святых героической сказочной метафизики, замешанной на терпкой барочной символике.
Харольд работал журналистом в местной лейпцигской газете. Его многопрофильный талант позволял ему освещать в газете сразу несколько рубрик – экономическую, социальную и культурную. Лет восемь назад он решил подвизаться на творческих командировках в восточном направлении. Его польские корни влекли его к братьям-славянам. Этот смутный, но неотступный зов, звучавший в его душе подобно легкому и поэтичному анданте Моцарта, заставил его на несколько лет переехать в Россию, где он неплохо выучил русский язык, хотя никак не мог избавиться от характерного немецкого акцента и нередко путал склонения и спряжения глаголов. Он побывал в Татарстане, Узбекистане, Тюмени, на Дальнем Востоке и нигде не посрамил почетного звания журналиста местной лейпцигской газеты.
