Ночь. По стеклу окна в моей комнате бьют капли дождя. Кажется, будто дождь выстукивает свой собственный ритм, которому в эту секунду подчинено абсолютно всё на свете. Этот бесконечно прекрасный ритм, казалось, даже менял биение моего сердца, а вместе с ним и пульсацию крови. Я закрыл книгу, погасил потолочное солнце и уже в темноте стал прислушиваться к каплям, разбивающимся о стекло: кап-кап-кап. Я пытался почувствовать ритм всем своим существом, впитать в себя весь его без остатка так, будто это последний дождь в моей жизни, но мог поглотить лишь звук этого всеочищающего и столь прекрасного явления. Окно надёжно защищало меня от стихии, но я чувствовал, что, если случайный разыгравшийся порыв ветра ударится в окно, оно распахнётся, и тогда в мою комнату ворвутся холодные капли, но я даже не шелохнусь, не встану чтобы закрыть окно, не шевельну ни единым мускулом: я так и останусь сидеть в своем кресле, слушая, как маленькие водяные войны захватывают мою комнату, разбиваясь о ковёр и стоявший рядом с окном стол.
Порой я чувствую, что эта комната и этот дом уже не мои. Будто бы я пришёл в гости, но в доме нет никого, кроме меня. Порой это пугает, порой заставляет смеяться и страдать от собственного же смеха. Я сижу за закрытыми шторами сутки на пролёт и теряю всякую связь с внешним миром. Иногда мне кажется, что если я выйду за дверь, меня унесёт порывом ветра, и я больше никогда не вернусь в объятия этих стен, никогда больше не посмотрю на пугающие картины, висящие вокруг якобы для создания уюта, а на деле ввергающие меня в крайнюю степень ужаса. Я бы сорвал их и сжёг в огромном костре прямо в центре гостиной, но мои руки становятся свинцовыми в жалких попытках снять любую из них. И гонимый ветром по улицам города, я буду пытаться вспомнить этот дом, но все попытки окажется тщетными, будто в нём со мной не происходил ничего существенного, что я мог бы вспомнить, и поэтому дом вовсе не дом.
