– Мама! Мама! Я снова разбил твою чашку! Снова…
В комнате никого нет. Но откуда-то, может быть из-за перегородки, взволнованный, однако тихий, грудной голос:
– Это ничего… Ничего. Это я виновата, я поставила ее на самый край… – голос медленный, выговаривается каждый звук, каждая буковка.
– Нет же! Нет. Она стояла не на краю. Почему ты опять не сердишься!?
– Милый, ты и вправду не виноват, нет, не виноват…
– Как же? Как же не виноват? Разбил, такую красивую…
– Нет, ты не виноват. Все дети несколько угловаты и неловки. Это проходит…
– Вот. Вот снова ты меня защищаешь.… Но, ведь раньше, ты ругала меня. Ругала. И, даже кричала. Сердилась. Что же теперь?
– Милый, я была не права…. Прости свою маму. Если бы я могла теперь же обнять тебя, ты бы понял, как сильно я люблю тебя. Ни какая чашка, даже самая красивая и дорогая не стоит того, чтобы мы сердились друг на друга. Не стоит, поверь….
– Почему ты со мной разговариваешь вот так? Я не вижу тебя.… Не вижу….
– Милый мой! Мне очень жаль, очень жаль.… Но то время, когда мы могли обнять друг друга, когда ты видел меня, прошло. Прошло. Всему свое время….
Каждый охотник приходит в этот мир, в мир охоты, по своему, своей дорогой. Кого-то пристрастил отец, натаскивая еще с детства, кто-то благодаря другу, или старшему товарищу, кто-то, увязавшись за старшими, братьями, или знакомыми, подглядывал, любовался их удачными выстрелами и исполнял роль собаки, разыскивая битую птицу в полегшей, осенней дурбени. Каждый по-своему приходит в мир охоты и становится охотником, но одно дело стать охотником выходного дня, сделать для себя это занятие отдыхом, развлечением, и совсем другое, окунуться в охоту с головой, стать промысловиком, стать самой частичкой этого процесса, сделать охоту, промысел, своей работой, сделать ее неотъемлемой частью своей жизни.
Кеха, он так и не стал Иннокентием, даже в тридцать три его все звали Кехой, охотился со своим дедом. И участок был на деда закреплен, и зимовья все строились его, дедовыми руками, все путики им же рублены. Хотя, чего уж греха таить, и зимовий половина с Кехой рублены, и путики, но дед даже слова не допускал, чтобы хоть кто-то сказал, что участок по праву принадлежит и Кехе, родному внуку. И сам верил, и всех заставлял верить, что он, дед, здесь хозяин полный и только он, а главное, так это то, что он тут, на участке, навечно. Навсегда.
