В первый раз это случилось, когда Ире было примерно лет двенадцать или около того. В очередной раз властный голос матери раздался у нее над ухом с приказом сделать уроки, а только потом убраться в квартире, когда она уже выполняла ее приказ. А Ира всего-то начала все делать в обратной последовательности. Как это обычно бывало, Ира тут же вздрогнула от окрика, и вжав голову в плечи уже было поплелась выполнять, испытывая почти инстинктивную потребность угодить матери, но вдруг в ней проснулся внутренний голос. В первый раз он был так четок внутри нее. И он вкрадчиво, уговаривающе, но вполне уверено ей сказал, что она тоже личность и пусть не очень взрослая и не совсем еще самостоятельная, но у нее тоже есть право голоса, право желаний и право решать, уж во всяком случае, что ей делать хотя бы по мелочам. Уж что делать первым: уборку или уроки, точно. Ведь Ира не то, чтоб отказывалась от того, что ей было сказано и о чем, собственно, была договоренность, но она хотела сначала выполнить другие дела, а потом уже приступить к урокам, чтобы не быть ограниченной во времени. Просто ей так было удобнее. Ира прекрасно понимала важность получения знаний, чтобы не стать какой-нибудь швалью подзаборной, но при этом у нее были свои приоритеты в том, как она и что хочет сделать, то что обещала. Она не комнатная собачка выполнять приказы! Именно послушав этот странный и пока еще тоненький голос в тот первый раз, Ира вдруг остановилась, повернулась к матери и сказала:
– Нет, я сначала закончу подметать, а потом сяду за уроки.
Она видела, как глаза матери наливаются бешенством от того, что какая-то пигалица, ее собственная плоть и кровь, не имеющая ни на что право, смеет ей тут указывать, и тогда же Ира огребла первую оплеуху, от которой у нее еще дня три болела щека. Но свое мнение она все равно не изменила, за что была наказана и сидела все три дня в своей комнате без телефона, телевизора и общения. Мать с ней не разговаривала, сказав, что дочь должна к ней прийти и извиниться за свое поведение.
Но Ира не пришла, а честно отсидела в комнате в одиночестве три дня. Хорошо, что кормили. Отца у нее не было, во всяком случае, Ира его не помнила, поэтому тихо порадовалась, что не получила от него еще и ремня до кучи.
Зато у нее было много времени в эти три дня подумать, и она думала и размышляла, опять думала и размышляла, а затем поняла, что если она не будет любить и уважать себя сама, то другим вообще будет на это абсолютно наплевать.
