Читать Орест Кипренский. Дитя Киприды - Вера Чайковская

© Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург, гравюра на обложке

© Вера Чайковская, 2021

© ООО «Издательство К. Тублина», 2021

© Александр Веселов, обложка, 2021

www.limbuspress.ru

Жизнь выдающихся людей часто овеяна легендами и словно бы отделена непроницаемой стеной от жизни последующих поколений. Но я помню, как школьницей ходила в Третьяковку и с каким-то радостным удивлением вглядывалась в портреты Кипренского – мальчика Челищева, прелестной Хвостовой…

Что меня удивляло? Отсутствие дистанции между художником и мной, отсутствие сословных, временных и каких-то иных барьеров. Валерий Турчин в своей полной интересных, тонких, порой спорных догадок монографии о художнике выразил это на «научном» языке следующей фразой: «Прозрачная стена, условно отделяющая в портрете 18-го века изображенного от зрителя, теперь опущена»[1].

От портретов шло тепло, даже жар художнических чувств. Мои любимые персонажи были просты и доброжелательны, открыты и бесхитростны. Это впечатление я запомнила.

Откуда оно? Я как-то сразу поняла, что так прямо, просто и искренне говорит со мной художник с удивительным для России, каким-то античным именем: Орест, и столь же античной, созвучной имени богини любви Киприды фамилией: Кипренский. (Первоначальный вариант фамилии, написанной в прошении его отца в Академию художеств, был Кипрейский. Но и тут звучит имя богини.)

Потом выяснилось, что вокруг его творчества и судьбы кипят исследовательские страсти. Что в его жизни множество до сих пор не разрешенных загадок. Что весь его путь овеян легендами, иногда возвышенного, а иногда прямо-таки зловещего характера. И это тоже очень в духе романтизма, любящего такие полюса.

В детстве мне довелось прочесть романтически сгущенный, со зловещими подробностями вариант жизни художника, представленный в повести Константина Паустовского, написанной в 30-х годах XX века. Там фигурировали и злодейски сожженная им натурщица, и ее малолетняя дочь, которую он полюбил, и неумеренная страсть к деньгам, погубившая талант, – прямо как в гоголевском «Портрете». Это все врезалось в память, так как было «романтично» и неожиданно. Но потом выяснилось, что все эти «сведения» – или выдумка писателя, или прямая клевета современников, к которой Паустовский отнесся некритически, благо она помогала «расцветить» биографию.