«Я буду жить в Америке», неожиданно для всех в разгар загулявшегося вечера сказала Татьяна1. Остолбеневшая от неожиданности и впавшая в припадок радости от того, что ее ребёнок наконец-то издал первые звуки, Татьянина мама выронила из рук вилку, на которую был насажен малосольный огурчик собственного посола с целью закуски горячительного. Пытаясь не спугнуть внятную речь ребёнка, от которого ровно до второго года от роду не было слышно ни звука, мама сделала серьёзное лицо, но в то же время, пытаясь призывно улыбаться, спросила:
– Почему, деточка моя?
– Там дома большие, – непринуждённо ответила Татьяна, говоря на чистом языке, не гнусавя, не шипя и никаким иным образом не коверкая звуки родного русского. Тут же раздался хохот гостей, мама плакала от счастья, понимая, что у ребёнка нет дефекта речи и он не немой, как она думала все эти два года. Не слышав от дочери даже плача по ночам, она сначала облегчённо вздыхала, затем же вздыхала озабоченно и тревожно.
И вот теперь, в день своего рождения, дочь вдруг сказала какие-то нелепые фразы для ребёнка, родившегося в Советском Союзе. Тут же радость мамы стала поводом для тоста. Татьяне всучили плюшевого медведя странного красно-жёлтого цвета с огромными пуговицами вместо глаз и отправили играть с сестрой в соседнюю комнату. Неожиданное заявление Татьяны стало кульминацией вечера. После чего взрослые по привычке хвалили правительство, жаловались на жизнь и дефицит сгущенки и масла и удивлялись, почему для своих первых в жизни слов Татьяна выбрала именно этот день и именно эти слова. Которые, в принципе, вскоре всеми глубоко позабылись.
И неудивительно, что такие глупости, вылетевшие из уст двухлетнего ребенка, вскоре забылись. Время было не из легких. Советский союз братских республик трещал по швам, будущее было неизвестным, казалось смутным, пугающим. Заводы и фабрики закрывались, безработица не коснулась только единиц людей, остальные промышляли как могли и чем могли, чтобы выжить и обменять связанные носки на килограмм сахара и пачку чая. Браки рушились, семьи распадались, отцы, привыкшие быть добытчиками и кормильцами семей, заливали безысходность никчемного существования алкоголем. Сильный пол прогибался и чах под тяжестью сложившихся обстоятельств и личных принципов. Даже совесть и здравый смысл не могли заглушить в них чувство вины и беспомощность, в которой очутились многие семьи постсоветского периода. В одночасье все, к чему призывал главный покойник страны, то, за что было положено много жизней и сил – священная идея коммунизма – рухнуло. И очнулся однажды народ уже не в Союзе Советских Социалистических Республик, а каждый в своём царстве-государстве. Участь распада семьи и борьба с алкоголизмом коснулись и Татьяниной семьи.
