1. Открытие
Во втором классе я узнал, что я еврей. Это было сильное впечатление.
Совершенно понятно, что в военных гарнизонах, да в первое послевоенное десятилетие, все были русские. Особенно дети. Были – они: враги, немцы, фашисты. И были – мы: русские. Советские, разумеется. Но русские. Тем более офицерские дети. Дети победителей.
Мы играли в войну. (Пошлого унизительного слова «войнушка» у нас просто не было.) И русские побеждали немцев.
Мы рисовали войну. Много красивых зеленых танков с красными звездами. И один черный, уродливый, со свастикой: горит. Или много красивых голубых самолетов. С красными звездами. А один – черный, кривой, уродливый, со свастикой: горит.
Наши отцы ходили в форме, с погонами и наградными планками. Главными праздниками были 7 Ноября, 1 Мая и 23 Февраля – не считая Нового Года, конечно. Паек был у всех одинаковый, и зарплаты в общем одинаковые, и жилье примерно одинаковое. И одинаковая казенная («кэчевская»: КЭЧ – коммунально-эксплуатационная часть) мебель из досок и фанеры.
Так что про национальность мы понимали правильно. Никаких церквей, молитв, крестиков и прочего опиума для народов прошлого никто и представить себе не мог. А фамилии Фомин, Хомула, Кукуй, Дризгалович или Лапида никаких мыслей не вызывали: фамилия – она и есть фамилия.
А потом мы пошли в школу, научились читать и писать, и мир начал усложняться.
И вот Первое сентября, и грамотные мы идем во второй класс. И учительница, задав нам что-то читать и решать, переписывает всех учеников в классный журнал. А нас человек сорок пять – время было такое. Не дописала всех она до звонка. И вышла на перемену. А журнал остался на столе.
И грамотные мы кучей побежали читать, что она там понаписала про нас. Фамилия, имя, год рождения, адрес, телефон (их почти ни у кого не было, конечно). И национальность.
Графа национальность была заполнена очень однообразно. Или единообразно, как хотите. Разница только в окончании мужского или женского рода: русский – русская. И только против моей фамилии стояла какая-то фигня…
Очкастый, но здоровый Валера Маркин поднял голову, посмотрел на меня и сказал:
– Все – русские. Один Миша… – он запнулся и сделал паузу, подбирая тактичное слово: – нерусский.
