Слава проснулся сам, без будильника, и его тут же подкинуло на кровати выплеском адреналина: проспал! сколько сейчас времени?!
Сквозь закрытые шторы пробивался тусклый красный свет, не позволяющий даже примерно предположить, который час. Слава испуганно схватил с тумбочки мобильник, дёрнул зарядник, едва не выдрав розетку из стены, – до звонка будильника оставалось ещё восемь минут.
Со вздохом, полным облегчения, Слава опустился обратно на подушку. Сердце всё ещё колотилось, как бешеное. Он мог бы спать ещё целых восемь минут, или хотя бы проваляться их в блаженной дремотной неге, но проклятый приступ паники лишил его этой возможности. По телу всё ещё неприятно отдавались отголоски неожиданной встряски.
Смирившись с тем, что утро уже не задалось, Слава заранее отключил на телефоне будильник и вылез из-под одеяла.
– Ты чего? – сонно пробормотала Лиза, протягивая к нему руку.
– Выспался, – коротко бросил Слава, выходя из спальни.
Кухню заливал ровный красный свет. Слава щёлкнул кнопку на чайнике, проходя в сторону ванной. Когда он снова вернулся на кухню полчаса спустя, посвежевший, почти пришедший в себя, Лиза как раз заливала кипятком две кружки – кофе для него и чайный пакетик для себя. Слава чмокнул её в макушку.
– Бутербродов не будет, хлеб заплесневел, – грустно сообщила Лиза. – Забыли на ночь в хлебницу убрать, на свету почти в труху превратился.
– Плевать, – отмахнулся Слава.
– Хочешь, яичницу тебе пожарю? – предложила Лиза, но Слава снова отказался:
– Без хлеба невкусно, – и добавил: – Всё равно аппетита нет.
– С тобой всё в порядке? Нормально себя чувствуешь? – проницательно сощурилась Лиза.
– Да снилась херня какая-то, – не стал вдаваться в подробности неприятного пробуждения Слава.
Лиза молча обняла его за талию, прижалась всем телом – уютная, тёплая, домашняя. На мгновение Славе действительно полегчало, он улыбнулся, застыл, наслаждаясь ощущением. А затем Лиза отстранилась, и в груди снова неприятно заныло.
Ему не просто не хотелось на работу – от одной мысли о том, что придётся выйти на улицу, начинало тошнить.
Одевался он, как в глубоком детстве, когда в тёмное зимнее утро собирался в садик: вздыхал, зависал с одним носком в руке, глядя куда-то в стену, кривился. Хотелось упасть на спину и закатить истерику, крикнуть: «Никуда я не пойду, мама! Ни за что не пойду! Лучше умру!» – но такое даже с детсадом не прокатывало, а с работой тем более шансов не было. Да к тому же, как бы пафосно это ни звучало, он был
