Читать Прощеное воскресенье - Вацлав Михальский

«Чтоб тебе пусто было!» – говаривала в сердцах нянька Машеньки баба Клава. Та самая, с которой они певали когда-то в еще зеленом июньском пшеничном поле, собирая среди колосьев восковой спелости темно-голубые васильки с их острыми и нежными лепестками, васильки для папа в день его рождения. Да, так она говаривала, ее незабвенная баба Клава, когда очень гневалась: «Чтоб тебе пусто было!»

До сорока лет, иногда и сама употребляя это расхожее выражение, Мария Александровна ни разу не прислушалась к произносимым словам, не пропустила их через свою душу, не попыталась осмыслить. Почему? А кто его знает? Так уж устроена жизнь, что многое совершается в ней походя, без внимания, особенно это касается жизни слов, которые мы говорим или пишем, не вникая в их первородный смысл, не отдавая себе отчета в том, что просто так, всуе, народ ничего не затвердит в языковой стихии, а застывшие выражения потому и застыли, что совершенны, что лучше не скажешь.

Как и четверть века тому назад, был неизменно грозен на вид высеченный в скалах Берегового Атласа форт Джебель-Кебир, давший когда-то приют Севастопольскому морскому корпусу. Обложенный диким камнем, глубокий, как колодец, и широкий, как театральный зал, циклопический ров вокруг форта еще не зарос окончательно, но уже зарастал бурьяном, а на площадке надо рвом, у крепостного вала, росла, как и в прежние времена, жесткая, будто проволока, серая кустистая трава неизвестного Марии Александровне роду-племени.

С восемнадцатикратным морским биноклем на шее она стояла на площадке перед фортом и смотрела пока еще невооруженным глазом вниз, в долину, на светло-зеленые в это майское утро сады и виноградники тунизийцев; на более темные пятна оливковых рощ; на светлые залысины песчаных пляжей, где, бывало, так славно веселились русские кадеты и гардемарины; на белые петли известняковых дорог, сбегающих почти к самому синему морю. Смотрела, видела, воображала сценки давно минувших дней и ничего не чувствовала, кроме сосущей душу тоски, переходящей в пустоту без конца и без края. Вот тут-то она и вспомнила любимую бабу Клаву и те васильки для папа в пшеничном поле, что ярко голубели среди туго налитых, но еще зеленых колосьев. Вспомнила, как пели они с бабой Клавой в том поле песню на два голоса: