– Ну ты, брат, даешь, – сказал мне Васильич не то восхищенно, не то с завистью. – Вломил им как следует! Так и надо.
– Угу, – буркнул я. – Только почему-то всегда один я должен ломать, а у остальных сразу язык в жопе.
Он замялся.
– Ну, Андрюха… ты же знаешь, нам на это пороху не хватит, – пробормотал он. – А ты другое дело. И образование у тебя. А мы-то чо? Двух слов не свяжем. Ну…
– Гвозди хером гну, – отрезал я. – Взялись за дело, значит, делай! До упора. А не так, что один за всех, а все в кусты.
Васильич виновато засопел.
Я стянул рубашку, повесил в шкафчик. Вынул форменную темно-синюю футболку.
По сути-то я не сердился. На что сердиться? Что не все на свете такие отмороженные правдолюбы как я, и что большинству из нас жизнь упорно вдалбливает в башку: не лезь, сиди ровно, тебе что, больше всех надо?.. Конечно, я прекрасно понимал – упрекать людей в малодушии все равно, что упрекать их в том, что они люди, а не ангелы. Что у них нет крыльев, они не умеют летать… Ну, а я? Ну я, спору нет, тоже не ангел. Тем не менее, обычно мне надо больше всех, и ничего с этим не поделать.
Такой характер, не выношу несправедливость. Неважно, со мной ли, с другими. Когда я вижу ее – все, пломбу срывает. Не отступлю, буду биться, пока правды не добьюсь. Или пока самого не прибьют. Ну, а поскольку еще жив курилка – стало быть, до сих пор добивался.
Хотя, как сказать…
Еще в школе я был готов стоять за истину, и случались драки, бывали приводы к директору, так что при нормальной успеваемости я вполне мог бы попасть в категорию трудновоспитуемых. Но, как теперь я понимаю, в нашей школе был замечательный педагогический коллектив. Учителя во главе с директором сумели разглядеть в ершистом пацане здоровое моральное начало, и на выпускном вечере я получил хороший аттестат и даже золотой значок ГТО. Правда, наша классная, многоопытный учитель литературы, на прощание все же сказала:
– Тебе, Андрей, непросто придется в жизни с таким характером. Не знаю, изменишь ты его, или сама жизнь тебя изменит… Но вспомни эти мои слова лет через десять.
И как в воду глядела. С одной поправкой: вспомнить пришлось не через десять, а через четыре года, когда меня выперли из института. Отчислить четверокурсника, почти выпускника – нонсенс, но я смог отличиться. Правда, это было в самые смутные времена, в 1990 году, когда Советский Союз трещал по швам, рвались связи, рушились судьбы… и на этом фоне потеря одного студента огромным вузом уже не казалась таким ЧП, каким была бы еще недавно.
