Рома всегда думал, что похороны сопровождаются дождём, грусть – ливнем, злость – молниями и громом, счастье – продолжительным и солнечным летом. Но всё оказалось не так, как он видел на экране телевизора, в фильмах и сериалах.
Когда маму хоронили, был конец мая. Снег как раз отошёл, влага впиталась в землю, с асфальта она испарилась. Ветер начал прогреваться. Солнца, как и света, становилось больше, но Рома не мог радоваться ни наступлению летних каникул, ни зелёным деревьям и кустам, которые к осени плодоносили ягодами. Не было ни грусти, ни злости. Не было ничего, когда он стоял перед ямой, в которую погружался тёмный гроб.
Спичечный коробок для человека.
Рома видел, что мама там лежит. Знал, что она не двигалась уже несколько дней. Понимал, что она умерла, но не мог поверить, что землёй засыпают именно её. Кого угодно, пусть сам воздух, но не маму.
В чёрном костюме становилось жарко. Птицы приносили звонкие трели, а родственники – слова сожаления и горя.
– Папа о тебе позаботится.
– Он хороший человек.
– Она тоже была хорошим человеком. Сделала всё, что могла, но не уследила.
– Не грусти, все умирают…
– Все мы будем там, рано или поздно.
Рома слушал, кивал, дядям и знакомым пожимал руки, но ни в чьё лицо не смотрел, не поднимал глаза, которые вцепились в туфли с побитыми носками.
Туфли были настоящими: уже жали в пятке, под подошвой ощущался острой камень, ноги в них потели, а гроб, который спрятали под землёй, может быть, настоящим и не был. Игрушка. Сборная модель с моделькой человека, а мама на работе. Осталась там допоздна, заснула, а потом проснулась и снова на работу. И снова заснула. И снова на работу.
Рома начал чесать запястье с тыльной стороны, стоя перед рыхлой землёй и цветным полотном, которое соорудили все, кто пожаловал прийти, проронить слёзы и сказать: «Как нам жаль! Она была такой молодой!»
– Ром, – позвал отстранённый, погружённый в себя голос. Тогда Рома и смог вскинуть голову, зажмуриться от света солнца и рассмотреть лицо своего отца.
Он его не видел почти три года. То есть в течение прошедших трёх лет Рома иногда встречался с папой: раз в год или два, но воспоминания о нём, о его лице, голосе не откладывались. Вспоминать было нечего. А то, что было до развода, вспоминалось через усилие.
Что было в три года? Пять лет? Семь, когда всё произошло? Рома ничего не мог нащупать среди хлипких воспоминаний.
