Голова кружилась и трещала, словно накануне он гулял как юный повеса, надравшийся до зелёных чертей. Но память при нём осталась впечатляюще трезвая и кристально прозрачная. Он помнил каждый вдох и выдох, каждый глоток, с которым старая жизнь, точно омертвелая кора, сходила с его расшитого рубцами сердца.
Вчера он твёрдо решил: хватит жить в метаниях памяти, в завывании эха имён, поблёкших и высохших, как прошлогодние листья. Пора двигаться хоть куда-то. А для начала сгодится и эта точка. Точка нового отсчета.
Поморщившись, он высвободился из чьих-то рук, те сонно цеплялись за него чуждыми и бесполезными якорьками. Стараясь не добавлять гула в больной голове, он медленно двинулся к краю постели и тут же наткнулся на новое препятствие в виде тела – голого, женского, сонного тела. Сколько же их тут? Две, три или все пять? Ночью вокруг него вилось пять молоденьких и смазливых куртизанок – каждая так и норовила обойти другую, лишь бы оказаться в его постели первой. Проклятый угар! Чёртова мужская слабость.
Он зажмурился и перелез через спящую девицу, пройдясь животом по её прохладной спине, та что-то устало простонала, но не дёрнулась и тут же громко засопела.
Наконец его ноги опустились на твердь пола. Холод паркета передался ступням, а за ним всему телу. Только теперь он сообразил, что абсолютно гол и понятия не имеет, где его одежда. Подслеповато щурясь в полумраке, – над ложем королевских размеров тускло изливал розоватый свет настенный бра, – он скорее с досадой отметил: девушек четверо. Две девицы лежали по бокам от него, и парочка в изножье. Все блондинки. Его упрямый пунктик.
Та, что справа, даже ничего, только, пожалуй, чересчур тоща. А слева… Лица он не видел, недавняя соседка по постели лежала на животе, утопив в подушку половину лица, а другую его часть накрывали сползшие волосы. Ну и хрен с ней. Дурнушку он бы не подпустил к себе, значит, приемлемая. Что до сладкой парочки, те, безусловно, близняшки, ну или таковыми ему показались. Они даже во сне лежали, прилипнув друг к дружке, ну точно любовники.
Как обычно к горлу подступила дурнота. Нет, дело не в перебранной дозе крови и не в переутомлении – то всё не про него. Эти обнажённые тела, безымянные лица – для него они сливались в одну ночь, не имея начала и конца. Какая-то промежуточная станция похоти. Попытка сбежать и забыть, заткнуть на миг брешь черноты, что не унималась и не думала зарастать. Сколько ночей прошло с тех пор, как он познал горечь? Он всё прекрасно помнил, но отсюда, из спальни с затушёванным светом, в котором голые тела женщин представали всякий раз остовами мертвецов, омытыми кровью, ему чудились столетия. Хотя прошло меньше двух лет.
