По окружавшей город стене били пушки. Каменные и чугунные ядра, врезаясь в ворота, вминали железную обивку в деревянные плахи, выворачивали щепу. Они превращали морёный дуб в мочало, а ударяясь в кладку, поднимали красную пыль, порошившую глаза усталым до онемения защитникам.
Не день и не два, не неделю даже, а многие месяцы польская армия обстреливала многострадальный Смоленск. Выстрелы – а к ним невозможно привыкнуть – грохотали в ушах и причиняли головную боль. Казалось, этому ужасу не будет конца.
Малые дети, отвыкшие спать по ночам, непрерывно кричали, а обезумевшие от горя матери не могли их утешить. Отцам было легче – они-то могли уйти на стены, чтобы не слышать надрывного плача и крика детей.
Андрей Беляницын – бывший посадский, а ныне, как и все прочие смоляне (те, кто пережил голод, весеницу[1] и ляшские пули) служилый человек – лежал на охапке прелой соломы в притворе храма Успения Пресвятой Богородицы и баюкал покалеченную руку.
Намедни вражеское ядро ударилось в стену, выбив из неё куски кирпича. Вот обломком парня и зацепило. Казалось бы – ну, рука, что тут такого? Не голова, чай, не грудь. А вот поди ж ты… Лежишь пластом, а коли пытаешься подняться, боль от руки перекидывается в голову, вяжет всё тело гнусной и липкой ломотой, начинает тошнить. Товарищи, видя, как мается парень, только вздохнули и оттащили его в храм, под догляд настоятеля и уцелевших лекарей.
Успенский собор уже давно превратился в огромный приют болящих, куда постоянно несли увечных стрельцов и раненных горожан. Здесь же обитали старики, женщины и дети, оставшиеся без крыши над головой. Таких бездомных с каждым днем становилось все больше.
Кто мог, тот ухаживал за ранеными и больными. Отец Сергий не успевал соборовать и причащать умирающих, а все больше раны перевязывал да вправлял кости. Молодые-то батюшки тоже на стенах, так уж, верно, никого из них и не осталось. Что ж… Господу можно помолиться и так, он добрый, он простит – а куда подевать смолян, оставшихся без крыши над головой?.. Всё, что могло сгореть, уже сгорело.
Беляницын лежал, пытаясь прислушиваться к гулу выстрелов, ещё на что-то надеясь. Может, пришлют откуда-нибудь войска да спасут Смоленск?!
Как не хотелось верить, что помощи не будет. Эх, был бы князь-боярин Скопин жив, уж он бы всем показал! Но юный князь давно уж упокоен в сырой земле, а без него и воевод-то на Москве не осталось. Не приведёт надёжа-государь дворян с острыми саблями да стрельцов с ружьями. Худо-бедно, двадцать месяцев бился Смоленск в полном окружении, теряя воинов, но перемалывая армию нацелившегося на Москву польского короля. И что же теперь?
