Шейла Брук
Роды были тяжелыми, но стремительными.
Воздух рваными вздохами вырывался из едва приоткрытых губ. Я изо всех сил старалась не кричать. Дышала, как учили, до побелевших костяшек вцепившись в металлическое изголовье кровати, но боль была такой сильной и раздирающей, что на исходе схватки я все же протяжно завыла, за что немедленно получила подзатыльник от акушерки.
– Заткнись, – прошипела она. – Не ори!
Да как тут не орать-то?
Схватка прошла, и я на несколько мгновений провалилась в дремоту, чтобы очнуться от нового приступа боли. Стиснув зубы, снова запыхтела, изо всех сил сдерживая крик.
Кричать было нельзя.
Плакать и звать на помощь – тоже.
И я бы пожаловалась, но жаловаться мне тоже запретили. Высокая женщина в хирургической шапочке на голове представилась Рейной Паркс и в нескольких жестких фразах объяснила мне мое незавидное положение.
– Твои крики напугают других рожениц, – сверкая на меня холодным, безжалостным взглядом, сказала она. – Поэтому молчи.
Ради такого мне выделили отдельный родильный зал. И пока схватки не стали слишком частыми, я была в нем совершенно одна. Ни медсестры, ни акушерки, ни заботливого мужа, которого по договоренности могли допустить на роды. Я была наедине с тихо пищавшими датчиками, прикрепленными к моему животу, они прослушивали сердцебиение моих малышей. Да, все верно, их у меня было двое. Если верить результатам сканирования – девочка и мальчик.
– Тут все рожают, – сказала я.
Во рту пересохло, а спина при этом была влажной от пота. Больничная рубашка неприятно липла к телу, и я с тоской подумала о собранной сумке с вещами, которая осталась дома. Рожать я должна была через неделю и совершенно в другом месте, но судьба распорядилась иначе, и схватки настигли меня в дороге.
Рейна Паркс только усмехнулась на мое замечание и поправила датчик. Потом нахмурилась.
– Сломался он что ли, – пробормотала она, и меня от этих слов охватил ужас.
– Что случилось? – выдохнула я, чувствуя приближение очередной болезненной волны.
– Да затихло что-то. Один пищит, а второй вот линию показывает.
– Как линию? – я попыталась встать, но акушерка толкнула меня обратно на кушетку.
– Успокойся, – рявкнула она. – И жди. Сейчас приду.
Бросив еще один взгляд на датчик, женщина удалилась, оставив меня наедине с разрывающей болью. Пользуясь тем, что поблизости не было никого, кто мог бы меня отругать, я от души закричала. От беспокойства за своего малыша из глаз впервые за эти часы боли полились слезы. Мне было все равно на проявленную ко мне несправедливость. На то, что отнеслись, как к безродной бродяге, подобранной на улице. На то, что врач даже не пришел ко мне, чтобы осмотреть и проверить состояние. А вот за малыша, о благополучии которого я заботилась все девять месяцев беременности, было страшно до темноты в глазах.
