Вампир укусил Валерия Геннадьевича и опьянел так, что у него отвалились клыки. Перед глазами возникла родная Трансильвания, над ней, пронзая черное небо, проплыли багряные вертолеты.
– Ты мне вот скажи, – говорил затем Валерий Геннадьевич вампиру. Он сидел на кухне, максимально широко расставив ноги вокруг табуретки. – Тебе не кажется, что сосать кровь – это как-то не по-мужски?
На плите кипел белый чайник с потертыми цветочками. Рюмки с надколотыми краями валялись в углу, словно отдыхали. Пахло старой квартирой (впрочем, это потому что она была старой). Вампир сидел не за столом, а рядом. Мимо стула он промазал.
– Нет. – С трудом выговорил кровопийца с пьяно-румынским акцентом. – Почему не по-мужски?
– Да ну как-то… – Валерий Геннадьевич налил. – Послушай только, как это звучит: сосать кровь!
– Да, звучит не очень, – согласился вампир, после чего взял у Валерия Геннадьевича рюмку и зачем-то понюхал. Так плохо ему не было лет четыреста, с тех пор как сабля супостата пронзила нежное его вампирское горло.
– И шмотки у тебя, – продолжал, сделав громкое «ААААГРХ» и потопав, Валерий Геннадьевич.
– Что – шмотки?
– А ты посмотри на них. Какие-то… Как это у вас называется… Эти штуки, эти… Финтифлюшки всякие. Цвет какой-то не черный и не белый. Надписей нет. А вот этот вот всё – что вот это? Не по-мужски как-то.
– Да, – согласился вампир и выпил. – Не по-мужски.
– Так и хочется взять да вмазать тебе как следует.
– Не надо, – попросил вампир, – вмазывать.
– Не буду, – пообещал Валерий Геннадьевич и объяснил свою позицию: – лицо у тебя доброе, хоть и бледное. Хотя, кстати, порозовело. Ты мне скажи…
– Умоляю, просто положите меня в гроб.
Вампир не умолял лет пятьсот. С тех пор как голландский охотник за нечистью запер его в ржавой клетке и прочитал «Отче наш».
– Погодь ты со своим горбом. Вот заладил! Скажи: а ты когда кровь сосешь, ты это, о родине думаешь?
– Конечно, думаю.
– Хорошо, – успокоился Валерий Геннадьевич. – О родине всегда надо думать.
Валерий Геннадьевич как-то подозрительно приблизился к лицу вампира. От него пахло то ли спиртом, то ли смертью, то ли шапкой-ушанкой. Неужто укусить хочет?
Но он всего-навсего прошептал:
– Дети есть?
– Да. Тридцать восемь. Все в летучих мышей превращ… преваращ…
– Ну-ну, не напрягайся. Дети – это святое. За детей! – Валерий Геннадьевич отодвинулся, поднял рюмку. – Мои тоже – те еще крыски. Но любимые! Трое у меня их. Девочки.
