* * *
Над спокойной, до блеска, водой раздался страшный крик:
«Ю-ро-о-к…» Эхо растянуло звук, метнуло его в спящий остров и, приглушив, погнало дальше. В камышах проснулась тёмная щука, отдыхающая в тине после вечерней охоты. Она недовольно шевельнула плавниками, возвращая тело в удобное положение, прокачала жабрами застоявшуюся воду и снова застыла.
– Ю-ро-о-к… – надорванный голос, захлебнувшись, закашлялся, послышались беспорядочные хлопки, словно кто-то пытался плыть или же отчаянно старался удержаться на поверхности. Со стороны крика в камыш пришли мелкие волны, и сухая трава зашумела громко и неуёмно. В темноте уже не кашляли, а лишь хлюпали заполненными водой ртами, пытаясь поймать ещё глоток воздуха. Вдруг снова, с последним усилием, но совершенно обречённо:
– Су-у-ка-а, – и почти сразу тишина.
Недовольная щука развернулась, стрелой прошла сквозь густые водоросли и в полуметре до дна засквозила от мелкого берега в свою любимую спокойную яму.
Туда же, только с поверхности, опускались два тела в рваных тяжёлых одеждах и болотных сапогах…
* * *
…Я слушал свою жену. Вчера была пятница, мы с пацанами посидели после работы полчаса, и в принципе всё было хорошо. Но она думала по-другому – почти бегала по квартире и сквозь слёзы кричала:
– У всех жизнь, радость какая-то, новые вещи, в квартире чистота. Мы же словно в тюрьме, живём в этой темноте, ремонта никакого, денег нисколько, пьёшь постоянно…
– Я пью? Да ты пьющих не видела. А денег лишь столько получаю, так воровать, прости, не могу, не научен…
– А вот и зря, учись. Или ещё куда устраивайся, крутись. Больше не могу терпеть, всё впритык, одеть нечего. Ладно я. А ребёнок вон в чужом, за кем-то донашивает. Давай думай, если ничего не изменится – разводимся! Лучше одной тянуть, чем так жить. Ты же к мамке возвращайся, мамка и накормит, и напоит. – Она, схватив сумку, выскочила, громко хлопнув дверью.
Тишина зазвенела в ушах…
…Год назад мы, продав дом в деревне, приехали жить в город. С квартирой повезло – на деньги от продажи дома купили двухкомнатную! Правда, первый этаж и дом старый, и ещё много всего, но жена радовалась: наконец вырвались из того болота, что называлось родной деревней. Там же, в этом родном болоте, остались старые родители, друзья и та жизнь, к которой привык, прикипел всей своей натурой. В эту, другую, жизнь втянуться не мог. Устроился на работу, но не умел, а потом и не любил то, что делал. Вечерами, словно волк в клетке, метался по квартире, гулял с сыном в маленьком, заставленном мусорными баками дворе и мучился, видя за редкими тополями вместо тянущихся до горизонта разорванных штормами островов серые пятиэтажки.
