Отчего же вы так не любите жалость, вы, сильные? не оттого ли, что боитесь стать слабее и привязаться к тем, кто потерпел поражение? Так, и сколько же у вас силы, и в чем она состоит, если вы страшитесь её потерять? И нет ли здесь лжи, когда вы говорите, что боитесь, когда вас начнут жалеть, о успешные? Ведь жалость, по-вашему, унижает – так боитесь ли вы унизиться или того, что вас унизят? И – о страшное: если же вас унизили, то не стоит ли сделать подлое человеку, который вас пожалел? И это всё вместо простой благодарности…
А те, кто силен и безжалостен, – всегда ли они ведут себя благородно? Или, терпя поражение, они плачут тайком от жалости к себе и возмущаются от несправедливости мира, не пожелавшего принимать их красоту через силу? И что же ты придумал о себе, что твое место всегда среди победителей: ведь не сдаваться – ещё отнюдь не значит всегда побеждать; а идти по головам таких же, как ты, не пожелавших сдаваться – благородно ли это?
И воздвигают снова медных змеев и золотых тельцов, и приучаются говорить с восторгом о благородных металлах… Смеются над теми, кто нуждается, а те, кто беден, и не просят уже; но дают лишь тем, кто просит, и смеются друг над другом.
И те, кто дают, не делают доброе, но лишь презирают; дают, чтобы не видеть… А те, кто просят, возьмут своё, отойдут и засмеются – ишь, обманули; знаем… И дальше воруют друг у друга – вот оно, сокровенное мира без жалости: у тебя нечем детей кормить, так своруй, имеешь право. О корм для детей, молоко материнское, о святые права родителей на молоко священных коров и мясо золотых тельцов! И какие же зубы у них, что могут они это жевать.
И что же тебе в этом, бывший канатный плясун? ноги плохо слушаются тебя, а позвоночник болит постоянно, и живёшь ты теперь среди бедных людей. Кто слышал о твоей старой славе, а кто и забыл – и то правда, ты ведь делал свои трюки с лонжей на поясе, ты так хотел жить, что не думал о старости. Из таких не делают легенду, хоть ты и умел откалывать номера. Твой мир жалок теперь, и не зовут тебя в залы с жареным мясом и красным вином, и не прячут тебя в шелковистых пахучих спальнях. Только сейчас ты понял, что жалость есть другое имя любви – и когда над тобой смеются, и когда тебе помогают. "Полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит!" – кричишь ты в страсти равнодушному звёздному небу и берёшься теперь за любую работу, забыв о гордости… ибо обе тайны Канта уже ясны тебе. Ирония и жалость – две необходимые составляющие благородства, нескрываемая жалость бывает неприлична, как обнаженная любовь, безжалостная ирония – просто жестокость. А счастье в том, что тебя жалеют, а ты себя – нет… наверное, я соглашусь с тобой – это и значит не сдаваться.
