Июньским вечером, на третьей галёре четвёрки, во второй от конца корпуса хате, сижу на пуфике возле кормушки. Многие и так знают, что это значит – на третьем этаже(галерее) четвёртого корпуса, в предпоследней камере, на сложенном вдвое, свёрнутом в тугой рулет и зашитом в чехол матрасе,сижу около открытого дверного окна-форточки для приёма баланды. Сижу, курю и думаю – под каким бы предлогом выморозить у сидящего в одной из соседних камер земляка что-нибудь, чем можно было бы сдобрить местный ужин. Сегодня пятница и на положняке вечером гороховая каша с соей. Это горячее зелёное варево, с плавающими в нём соевыми кубиками со структурой и свойствами поролона, при остывании превращалось в холодный горохово-поролоновый студень.Впрочем, по местным меркам, это был не самый плохой вариант и если горох не был слишком сильно разбавлен водой и/или сечкой, то при помощи доступных специй и лука-чеснока, а если повезёт, то колбасы или сала, а также опыта, фантазии, настроения и конечно бульонных кубиков (куда же без них!?)этот отвратительный на вид "положняк", превращался во вкуснейшее, питательное, аппетитно выглядящее и пахнущее блюдо…
Впрочем , я отвлёкся. Пока горох ждёт своего часа в шлёмках, я лениво переговариваюсь с соседями, пускаю табачные кольца на галёру и наслаждаюсь красотой, выуживая её опытным взглядом из мрака и грязи. Надо сказать, что я весьма охоч до красоты. Красоты во всех её проявлениях: красоты природы, красоты литературы, красоты музыки и искусства вообще, красоты людей и их отношений и т.д. и т.п. Но, отдельно от всего, особняком, стоит архитектура! Не то чтобы я ставил её выше остальных( куда ещё выше Лирики или Терпсихоры, например?) – совсем нет. Дело, наверное, в том, что архитектура -это самое доступное для созерцания искусство. Во всяком случае для тех, кому повезло жить в Питере или рядом: в Кронштадте , например . Обладая врождённой склонностью к прекрасному и живя здесь достаточно долго , невозможно не подпасть под действие искусства возведения красивых домов и придумывания городов. И оно будет платить тебе – то тонким уколом эстетического наслаждения, а то и полноценным культурным потрясением. Вот и сейчас – из душной камеры Крестов я выплыл, вслед за дымом от сигареты, в просторный объём громадного тюремного корпуса, где вечернее городское июньское солнце проникало внутрь сквозь высокие стрельчатые окна в торце корпуса и его почти горизонтальные лучи, пронзали насквозь галереи и круг в центре креста, желтыми широкими полосами с пляшущей пылью прошивали "двойку" – противоположное плечо креста и выходили наружу через такие же окна, как на четвёрке, попутно отражаясь во множестве стёкол, стёклышек, стеклоблоков, стеклянных корпусных, арестантских маленьких зеркальцев для наблюдения за галёрой-"мартышек", неожиданно и случайно высвечивая самые потаённые, самые замшелые углы старой тюрьмы. И хотя всё вокруг давным-давно покрыто толстыми слоями буро-зелёной масляной краски и вековой пыли, неожиданно, в контробандном солнечном луче, расцветает вдруг, чудом пропущенный поколениями маляров, шестипалый кованый чугунный цветок, сохранивший на себе следы оригинальной росписи – синие, красные, зелёные оттенки.
