Давным-давно, когда земля была ещё молодой, а горы только учились быть горами – их вершины, ещё не огрубевшие от времени, робко тянулись к облакам, будто дети, пытающиеся поймать низко плывущую пушистую вату. Реки, нетерпеливые и резвые, только начинали прокладывать свои извилистые пути, то робко огибая каменные глыбы, то с весёлым упрямством пробивая себе дорогу сквозь толщу вековых скал.
А на краю бескрайней тайги, там, где сосны и кедры стояли, словно молчаливые стражи, раскинулось озеро. Оно было не просто большим – оно было живым. Его воды, то тёмно-синие, как вечернее небо перед грозой, то бирюзовые, как первый лёд, переливались под солнцем, словно чешуя гигантского дракона, свернувшегося в покое. Никто и никогда не видел ничего подобного – ни на востоке, где солнце просыпалось из-за моря, ни на западе, где оно, усталое, пряталось за горами.
И правил этим озером Байкал. Он был не просто духом – он был его дыханием. Его седая борода, сплетённая из туманов, стелилась по утрам над водой, окутывая берега таинственной дымкой. Глаза, глубокие и тёмные, как сама озерная пучина, видели всё – и быструю рыбку, юркнувшую в тень прибрежного камня, и орла, кружившего высоко в небе в поисках добычи, и даже тихие мысли ветра, шептавшегося с волнами.
Когда Байкал был спокоен, озеро лежало, как полированное зеркало, отражая в себе и облака, и звёзды, и бескрайнюю синеву неба. Но когда он гневался – а гневался он редко, но метко – вода вставала стеной, волны, словно разъярённые звери, бились о скалы, а ветер выл так, что даже самые смелые охотники прятались в своих жилищах, боясь высунуть нос наружу.
Но всегда Байкал был мудрым и справедливым. Он знал тайный язык волн, понимал, о чём шепчутся они меж собой, перекатывая по дну отполированные временем камни. Слышал, как перекликаются в глубине стаи омулей, их серебристые тела мелькая в толще воды, словно рассыпанные лунные блики. Видел, как нерпы, усатые и любопытные, выныривают из темноты, их круглые глаза блестят, как мокрый янтарь, когда они высматривают, не несёт ли ветер чего-то нового, интересного.
Это был не просто водоём, запертый в каменные объятия скал. Это был живой мир, огромный, дышащий, поющий. Чайки спорили тут с ветром, их крики звенели над гладью, как разбитое стекло. Осетры, древние, как сама вода, неторопливо скользили в глубине, их спинные щитки будто каменные письмена, высеченные самой историей. Даже камешки на мелководье, обточенные волнами до идеальной гладкости, казалось, хранили в себе память о тысячах прошедших над ними рассветов.
