ГУРГЕН СВОЁ СЛОВО СКАЗАЛ
Деревня
Армянские деревни бывают двух видов: по обе стороны от трассы – и далеко-далеко от дороги. Раньше для закладки деревни обычно выбирали подходящее место у реки, озера или ручья, строили посёлок и подводили к нему дорогу. У армян, видимо, это происходило иначе, более практично: находили дорогу и строили вдоль неё дома. Если есть дорога, всё остальное можно привезти.
С учётом ландшафта и истории Армении (холмы, скалы, горы, завоевания, геноцид, гонения) поселения получались какими-то голыми – без деревьев, с продуваемыми дворами и готовыми в любой момент покинуть дом и податься в бега людьми.
Деревня, где произошли события, о которых я собираюсь рассказать, затаилась где-то на самом краю страны среди гор, покрытых густыми лесами, при милой речке, гордо именуемой Река, с маленькими уютными домами, аккуратными, ухоженными двориками, неимоверно доброжелательными людьми и одной-единственной Дорогой, начинающейся в Деревне и ведущей в город.
… По Дороге, в направлении города, быстрым шагом шёл молодой человек. На нём были, самодельные, рваные джинсы, аляповатая рубашка, рюкзак, ярко красного цвета, с которого свисали брелоки, цепочки и другая позвякивающая мелочь, а заранее отращенные волосы были собранны в хвостик. Семь утра, в Деревне это час пик, так что за «исходом» молодого человека следили со всех дворов. За ним следом бежали дети, с присущей только им самоотдачей оравшие: «Ориёрд Арме́н! Ориёрд Армен!» – что по-армянски означает «Мадемуазель Армен».
Молодой человек не особо реагировал на происходящее. Пройдя последний дом, он остановился, вскинул голову и с пафосом произнёс: «Европа – я уже иду к тебе!» В последний раз окинув ненавидящим взглядом родную Деревню, он повернулся и побежал по Дороге.
Возможно, через несколько лет в какой-нибудь голландской деревушке Зирикзе он проснётся утром в шесть, встанет у окна, взглянет в грустные, глупые глаза лежащей на голландской траве голландской коровы, глубоко вдохнёт пахнущий гладиолусами и европейским навозом воздух и, посмотрев в зеркало, сам себе скажет: «Жизнь удалась!»
Спустя два месяца с того момента, как Ориёрд Армен произнёс: «Европа – я уже иду к тебе!» – в той же Деревне у себя дома на тахте лежал Гурге́н. Последние семь лет из прожитых пятидесяти девяти Гурген ничего не делал. Он по привычке вставал в шесть, начисто брился, завтракал и ложился на тахту. Проведя шесть-семь часов в состоянии анабиоза, а именно созерцая гордо торчащий из дырявого носка большой палец левой ноги, в полдень, перевернувшись на правый бок, Гурген засыпал. Дальше по графику: обед, посиделки во дворе, ужин и глубокий, безмятежный ночной сон.
