В тот злополучный, или, быть может, единственно верный час, когда солнце плавило асфальт федеральной трассы М-10, той самой, что змеится между двумя столицами, волею судеб и капризом демиургов взгромоздившимися на разных концах одной земли, брела по обочине гражданка Александра, для своих просто Саша. Впрочем, «брела» – слово неверное, скорее, она производила механическое и уже малоосознанное перемещение своих ног, облаченных в кеды марки «Два Мяча». Фетиш сей, призрак ушедшей эпохи, был извлечен ее родителем из цифровых недр «Озона» после очередного сеанса ностальгической некромантии у экрана лэптопа. В кедах было душно, пыльно и, как бы выразился какой-нибудь модный психоаналитик из центра Москвы, экзистенциально невыносимо. Во рту же у девицы Саши находился предмет куда более важный – сушка.
О, эта сушка! Она была альфой и омегой сашиного бытия в означенный момент времени. Все прочее – выцветшее до состояния старого ситца небо с битыми пикселями облаков; рычащие многотонные фуры, эти современные левиафаны, что обдавали ее гарью кармических долгов; даже силуэт заправки «Лукойл», пластмассовый истукан неведомого божества, – все это было лишь декорацией, размытой и несущественной. В центре же мира сияла Она: твердая, как слово купца, и круглая, как сама безысходность, пахнущая ванилью и отчаянием районной пекарни.
Саша не грызла ее – о нет, то было бы кощунством! Она ее, с позволения сказать, мусолила. И в этом долгом, медитативном ритуале, завещанном ей, чудилось, всеми прабабками, что точно так же брели по своим пыльным трактам, мусоля свои условные баранки, заключался великий смысл. Смысл превращения твердого, доставляющего почти мазохистское страдание объекта в мягкую, податливую, безвольную кашицу, что в финале растворялась без остатка, даруя краткий, обманчивый миг углеводного рая.
«Любопытно, – подумалось в том пустом и гулком пространстве, что по недоразумению именовалось «Саша», – что, собственно, является объектом моего вожделения? Вот плоть сушки, ее тело. А вот – дырка. Дырка есть не-сушка, ее отсутствие. Но без этой самой дырки сушка обратилась бы в пошлый хлебный колобок. Выходит, дырка – ее душа, ее пустотная квинтэссенция! Так я истачиваю тело, дабы припасть к… чему? К моменту, когда материя истончится до полной прозрачности и останется лишь нетленная, платоновская идея Дырки?»
