Туман напоминал густо замешанный раствор извести, стелился у корней исполинских деревьев, скрывая влажную, прогнившую хвою и плавно отступал, едва первые лучи солнца пробивались сквозь плотные кроны на фоне звучания хора птиц.
Деревья смыкались, образуя купол, пропуская свет в редких местах. Прохладный ветер и шелест листвы оживляли бесконечную тишину. Уханье усталого филина, порождения ночи, готовящегося ко сну, уступая эстафету тварям дневным. Восточная часть леса изгибом уходила в низину, где протекал быстрый и холодный ручей, затерянный среди хвощей, отражаясь эхом. Не известно водились ли в данной местности змеи, но несомненно все так или иначе располагало к тому, равно как и то, что трава в некоторых местах была примята образом, напоминающим их тропы.
Валежник, разбросанный вдоль двух берегов, застрявший в зарослях малины и терновника, оплетенный нитями паутины в каплях росы.
Глухой всплеск, разбежались круги на воде от ступившего в русло тяжелого сапога. Сидевшая на суку белка прервала трапезу, и с интересом наблюдала за путником. Люди здесь были редкостью, и она, вероятно, не видела их раньше. Путник же не обратил на неё внимания. Загорелое изможденное лицо, усталые глаза, излучающие решимость и волю. Обнаженные предплечья украшали бронзовые браслеты, переплетающиеся в форме змей, с янтарными камнями на месте глаз. Железная броня на груди носила следы многих боев, но оставалась пригодной. На поясе висели ножны, серебряный эфес меча украшала гранатовая отделка.
В этих местах ходили слухи о волках, что не показывались днем. Некоторые виды были агрессивны и нападали на людей при свете, но боялись лишь огня, что становился им единственной угрозой. Самый безопасный отдых— высоко на ветвях. И одно такое дерево было совсем неподалеку. Расположившись настолько, насколько позволяло столь незатейливое удобство, его веки сомкнулись под тяжестью усталости, и он предался объятиям столь вожделенного и долгожданного сна…
Путь на север был не только испытанием, но и моментом перемен: преодолев эти суровые земли, человек начинал понимать, что мир и он сам – не одно и то же. Пустота и холод, бескрайняя снежная пустошь и ледяная гладь становились не только физическим препятствием, но и внутренним зеркалом, в котором он видел свои страхи, ошибки и выбор. Лед, его зеркальная чистая гладь, была столь же хрупкой и изменчивой, как те решения, что он принимал когда-то.
