Ну, здравствуйте, мои дорогие. Давайте знакомиться. Кличут меня Коттабычем. Полностью с вами согласен: кликуха так себе. Что не совсем положительно характеризует моего хозяина, уточню, нового хозяина – ни ума, ни фантазии. Почему не как всех: Васька, Филька, Федя или Ромка наконец? Нет, Коттабыч. У самого вон приличная кличка —Виталий. А у меня, тьфу, ни уму, ни сердцу… Пардон, это я уже, конечно, много чего пропустил, вернусь в начало своего повествования. А, ещё одно уточнение, вы уже, наверное, догадались, что я кот, обычный кот. Нет, ну, как обычный, как по мне, очень даже необычный. Ещё мой папашка —известный любитель приврать – рассказывал нам несмышлёным, что кот учёный из сказки Пушкина —наш дальний родственник. Это я потом допёр свои умом, где Персия и где дубы. Но признаюсь, поначалу гордость прям распирала.
Но вернёмся к началу. На свет я появился в благородном персидском семействе. Моя мать-героина родила неожиданно сразу четырёх котят. Радовались все, но больше всех – наша хозяйка. Она, энергично потирая руки, рассказывала мужу, что они теперь точно, когда всех нас распродадут, смогут наконец-то поехать на приличный курорт отдохнуть. Мне её идея показалась странной. Как это распродадут, как можно разрушать чужую семейную жизнь?.. Поначалу всё шло хорошо. Мама, несмотря на такое количество едоков, кормила нас пристойно. Когда мы немного подросли, пошли искусственные прикормки и корма. Мне они сразу не подошли. После них сильно болел живот, и очень хотелось пить. Но постепенно всё стабилизировалось, и я уже уминал их, как говорится, за обе щеки. Не жизнь, а мечта. Вот если бы ещё не донимал рыжий братец, который родился всего на пятнадцать минут раньше меня, но строил из себя чёрт знает кого, то всё было бы просто класс. Время шло —мы подрастали. И я начал замечать, что хозяйка всё чаще как-то недовольно посматривала на меня. Обзывала меня какими-то неприятными словами: смысла их не понимал, но они мне почему-то сразу не понравились.
И вот однажды она прямо заявила мужу: «Когда ты наконец избавишься от этого выродка, только корм на него переводим?» И показала на меня пальцем. Боже, сколько там того корма?! От неё только и слышали: «Лишнего не сыпь, не доели, убери, после шести не корми, спать сами не будут и нам не дадут…» А сама, когда б не захотела жрать – хоть в восемнадцать, хоть в двадцать четыре с половиной, – бежала к холодильнику. И как в ней всё помещалось? С тех пор женщин я недолюбливал. И да, чуть не забыл, какой выродок, кто выродок, ты на себя в зеркало посмотри – ни хвоста, ни усов… Насчёт усов это я погорячился: усы какие-никакие просматривались. Надо признать, что у меня на груди красовалась белая манишка, а её, оказывается, не должно быть, и почему-то росли не усы, а очень даже привлекательная бородка из десяти волосин – может, меньше, а может, и больше, кто же их пересчитывал. И из-за этого называть меня уродом. Мерзость.
